Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

(«Чужой дом», 1974), «Спасите, доктор, доктор!.. Никого нет! Как назло, ни души — ни нянечкиной, ни хотя бы какого-нибудь алкоголика! Эй. кто-нибудь!..» («Опять дельфины», 1968; С5Т-5-46), «Неужели никто не решится, / Неужели никто не спасет» («Романс миссис Ребус», 1973), «Ни души вокруг единой, / Только топи да трясины / непролазные» («Две судьбы», 1977/5; 458/), «Погасить бы мне красный свет, / И все же зажигаю я. / Оказался он — / Как брони заслон, / А кругом — с этим свыкнулся! — / Нет как нет ни души, / Хоть пиши, хоть вороши, / А он откликнулся» («Возвратился друг у меня…», 1968).

И в «Дорожной истории», и в «Аэрофлоте» герой находится в подчинении у начальника: «Но на начальника попал, / Который бойко вербовал…» = «Когда начальник мой Е.Б. Изотов…», — и перегоняет машины: «И за Урал машины стал перегонять» = «И Родине нужны бульдозера» (черновик /5; 559/.

В обеих песнях действие происходит под Новый год: «Ну надо ж так — под Новый год!..» = «И Новый год летит себе на “ТУ”».

Кроме того, и в «Дорожной истории», и в «Аэрофлоте» напарник (знакомый) героя «наезжает» на него: «Я отвечаю: “Не канючь!” / А он — за гаечный за ключ, / И волком смотрит (он вообще бывает крут)» = «А он меня — всё плечиком в сторонку» (черновик /5; 557/).

В обеих песнях главный герой оказывается один на один со своим другом: «Он был мне больше чем родня, / Он ел с ладони у меня» = «Друга детства я стал вразумлять» (черновик /5; 560/).

Таким образом, можно заключить, что напарник героя в «Дорожной истории»

— это такой же его друг (двойник), как в «Мишке Шифмане» («Ты же меня спас в порту!») и в «Аэрофлоте».

***

Подведем некоторые итоги по теме двойничества, основываясь на этой и других главах.

В Высоцком замечательным образом уживались казалось бы несовместимые вещи:

1) хулиганхслогтьиинтелиигентллсть(варитции: суперменспво иссфомиостъ, маски шута и рыцаря, пролетария и интеллигента);

Причем даже к двум последним маскам — пролетария и интеллигента — у него было двойственное отношение. Приведем два свидетельства Игоря Кохановского о 1954 и 1964 годах: «Много лет спустя было в моде “армянское радио”, а тогда были басни Крылова, рассказанные как бы армянином {рассказывает басню про комара) <.. > Он комару говорит {имитирует армянский акцент): “Рабочий человек отдыхает. Слушай, ты издеваешься над рабочим человеком?” Короче говоря, 1954 год. Ему приписали антисоветчину, чуть не выгнали из школы и влепили тройку по поведению в четверти»[2877]; «Только что Никиту Хрущева сняли, мы с Володей встречаем в одной компании Новый год. И он, написав на эту тему целое либретто, в горняцкой каске изображает шахтера, которого отправили в отставку по состоянию здоровья. Получилось страшно смешно, но хохотали как-то осторожно: та новогодняя импровизация была записана у Андрея Донатовича Синявского, учителя Володи по Школе-студии МХАТ, впоследствии политзаключенного. И когда осенью 1965 года Синявский был арестован вместе с Юлием Даниэлем по обвинению в антисоветской пропаганде и агитации, Володя понимал, что ходит по лезвию ножа: его записи в архиве Синявского могли всплыть»29[2878] [2879] [2880].

Представляют интерес также воспоминания Карины Филипповой-Диодоровой о том, как Высоцкий, учась в Школе-студии МХАТ, показывал игру в «товарища Иванова»: «О работе в нашей коммунистической бригаде мы рассказываем всегда с радостью, потому что мы большие герои, не то что США! Правда, Нюра?»298. Кроме того, в 1964 году было написано язвительное «Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям». Однако позднее во многих стихах и песнях лирический герой Высоцкого будет непосредственно выступать в маске пролетария.

То же самое касается и маски интеллигента — в быту Высоцкий нередко позволял себе фразы типа «Золотухин — мужик, а все остальные — гнилые интеллигенты»^,

— но наряду с этим он говорил: «Золотухин, когда берет гармошку, вспоминает свое происхождение и делается полным идиотом» (дневниковая запись В. Золотухина от 02.10.1967[2881]), и в стихах нередко выводил себя в образе интеллигента (серьезно или с самоиронией): «Но как же случилось, что интеллигент, / Противник насилия в быте, / Так низко упал я и в этот момент, / Ну если хотите, / Себя осквернил мордобитьем?!» («Я женщин не бил до семнадцати лет», 1963), «Но все ж я сохранил четвертый позвонок, / Что так необходим интеллигенту» («Горизонт», 1971; АР-11-121), да ив жизни, по многочисленным воспоминаниям, тоже был интеллигентом.

2) еврейство и русскость (что было вызвано, в первую очередь, генами);

3) ярый индивидуализм (многие его песни ведутся о лица «я») и столь же ярко выраженный коллективизм (ощущение всеобщего братства и стремление объединить людей; поэтому на своих концертах он любил повторять: «…я постарался сегодня всем вам, независимо от возраста, профессии, вероисповедания, зарплаты, настроения, цвета лица и так далее, спеть, чтобы досталось по куску каждому из вас»[2882] [2883]);

4) истовая религиозность («Баллада о бане») и богоборчество, доходящее до богохульства («Про плотника Иосифа», «Переворот в мозгах из края в край…»).

5) поразительное жизнелюбие, но одновременно с этим — тяга к смерти, в частности — к самоубийству.

В анкете 1970 года на вопрос «Что бы ты подарил любимому человеку, если бы был всемогущ?» Высоцкий ответил: «Еще одну жизнь».

Своему другу, врачу Леониду Сульповару он также говорил: «Есть ли у медицины какие-то средства или методы, которые могут помочь мне освободиться от второго “я”? Я люблю жизнь, хочу работать… Сначала попробую из этого выбраться сам, своими силами. Поможешь мне?»302

Это жизнелюбие находило отражение и в стихах: «Но лишь одно, наверное, я знаю: / Мне будет не хотеться умирать!» («Когда я отпою и отыграю…»), «От жизни никогда не устаю!» («Я не люблю»), «А им прожить хотелось до ста, / До жизни жадным, — век с лихвой» («Водой наполненные горсти…»), «Вспомните, как милую Австралию / Открывал до жизни жадный Кук» («Одна научная загадка…»; черновик /5; 432/), «Я из породы битых, но живучих» («Олегу Ефремову»), «Ведь он живучий парень — Барри» («Живучий парень»), «Но родился и жил я, и выжил» («Баллада о детстве»), «Я жив! Снимите черные повязки!» («Горизонт»), «А я — живой, я — только что с Привоза» («Одесские куплеты»), «Прохрипел я: “Похоже, живой!”» («Памятник»).

Однако из-за гонений со стороны властей и многочисленных запретов нередко возникали противоположные мотивы: «Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал, — / Зря мы любим ее, однолюбы» («Конец охоты на волков»), «А нынче — жизнь