Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

Также и решимость Ивана-дурака разобраться с Кащеем в «Сказке о несчастных лесных жителях» (1967): «Я докончу дело, взявши обязательство!», — напоминает реплику лирического героя в «Песне про джинна», процитированную Высоцким в письме к Шемякину (конец 1975): «“Если я чего решил — выпью обязательно” — это у меня такая песня есть. Так вот ты, если чего решил, — выполнишь. Я уверен. Ну а я — только пытаюсь, но, увы, разбрасываюсь…»^83.

В черновиках стихотворения «Я не успел» (1973) поэт говорит о друзьях: «А все мои очки другие выбили / И отвалились и сожгли мосты» (АР-14-194). И точно так же он охарактеризует самого себя в песне «Я из дела ушел» (1973): «Отвалился в чем мать родила».

В автобиографической «Балладе о Кокильоне» (1973) о главном герое сказано: «Таких, как он, немного — четыре на милъон'», — но то же самое говорит Высоцкий и о своих друзьях: «Где ж роман про Вайнеров? Их — два на миллион'.» («Граждане, ах, сколько ж я не пел…», 1980). А на одной из фонограмм исполнения песни «Я из дела ушел» прозвучал импровизированный вариант: «Ушли и Магомет, и Заратустра, / А были-то они всего вдвоем»7-*.

В песне «Старательская. Письмо друга» (1969), посвященной Игорю Коханов-скому, друг поэта ободряет его: «Не боись: если тонешь, дружище, — / Значит, есть и в тебе золотник!». Через восемь лет этот мотив повторится в песне «В младенчестве нас матери пугали…», но уже в трагическом контексте, так как речь пойдет о смерти в лагерях: «Не раз нам кости перемыла драга — / В нас, значит, было золото, братва!».

И поскольку в этих лагерях полегло множество заключенных («Мы здесь подохли — вон он, тот распадок, — / Нас выгребли бульдозеров ножи»), в «Лекции о международном положении» будет сказано: «Война нас пропорола сильно и Гулаг, / А то б могли историю открыть» (вариант: «Когда б по нам Костлявая не прыгала, / Тогда б могли историю открыть») /5; 546/.

В «Старательской» поэт, по традиции, наделяет своего друга собственными чертами: «Друг в порядке — он, словом, при деле». Сравним с тем, что говорит о себе лирический герой: «Я в порядке — тьфу-тьфу-тьфу» («Мишка Шифман», 1972), «В общем, всё нормально, всё в порядке, / Всё, как говорится, на мази» («Подумаешь — в семье не очень складно!», 1969; ред. 1971), «Жил бездумно, но при деле» («Две судьбы», 1977), «Я в деле, и со мною нож» (1961), «Ни разу в жизни я не мучился / И не скучал без крупных дел» («Я был душой дурного общества», 1962), «А после дела темного, / А после дела крупного..» («Она — на двор, он — со двора…», 1965), «Я из дела ушел — из хорошего, крупного дела» (1973) и т. д.

В «Старательской» друг героя пишет ему: «Государство будёт с золотишком». - как и в песне «Бодайбо» (1961), где лирический герой, выступающий в образе зэка, говорит: «Ну а мне плевать — / Я здесь добывать / Буду золото для страны»[2866]. Позднее он также будет работать в золотодобывающей артели: «Вача — это речка с мелью / Во глубине сибирских руд, / Вача — это дом с постелью, / Там стараются артелью — / Много золота берут!» («Про речку Вачу и попутчицу Валю», 1976).

Далее в «Старательской» о друге сказано: «Говорит: “Не хочу отпираться, / Что поехал сюда за рублем». Несколько лет спустя аналогичную мысль выскажет лирическое мы: «Говорят, что плывем мы за длинным рублем, — / Кстати, длинных рублей просто так не добыть» («В день, когда мы, поддержкой земли заручась…», 1973), «Пусть говорят — мы за рулем за длинным гонимся рублем. / Да, это тоже! Только суть не в нем» («Километры», 1972). Да и в песне «Про речку Вачу» герой также стремится разбогатеть, и это ему удается: «В общем, так или иначе / Заработал я на Ваче / Сто семнадцать трудодней». Такое же намерение высказывает его друг в «Старательской»: «Говорит: “Если чуть постараться, / То вернуться могу королем!”».

В этой же песне лирический герой говорит про своего друга: «Написал, что становится злее». Но и к себе он применяет подобную характеристику: «Злым становлюсь постепенно я» («Песня парня у обелиска космонавтам», 1966; черновик /1; 467/). Причем уже в концовке «Старательской» было сказано: «Да, я стану упрямей и злее» /2; 468/, - что напоминает «Песню Рябого» (1968): «А упорная моя кость / И природная моя злость». Этого мотива мы уже касались в главе «Тема пыток» при сопоставлении произведений Высоцкого с монологом Хлопуши в спектакле «Пугачев» («Но озлобленное сердце никогда не заблудится»; с. 898).

Часто друг героя прикрывает ему спину и спасает от гибели: «Он спас меня от пули» («Нет друга, но смогу ли…», 1971), «Но был один, который не стрелял» («Тот, который не стрелял», 1972). В последнем случае этот безвестный парнишка тоже спас героя от пули: «Меня недострелили потому, / Что был один, который не стрелял».

Если продолжить военную тематику, то имеет смысл остановиться на малоизвестном фрагменте из рукописей Высоцкого: «Писателям! Чья жизнь проходила в мире фантазии и красивой сказки. И такой человек пошел воевать. Пошел и не сломался. Этот интеллигент вынес в рядах дивизии народного ополчения такое, о чем сегодня трудно читать. Гершельзон многое помнил, многое любил, многое и ненавидел. Оттого он и умер. Как боец, как Гершельзон» (АР-5-28).

Речь идет о погибшем на фронте писателе и переводчике Михаиле Абрамовиче Гершензоне (1900 — 1942), чья «Новелла о четырех солдатах» должна была войти в спектакль «Павшие и живые» (1965): «…мы с Высоцким были заняты в новелле про Гершензона. Но при приеме спектакля нашу новеллу выбросили, и мы остались на маленьких эпизодах»[2867] [2868]. Заметим, что Гершензон прожил 42 года, как и сам Высоцкий. Поэтому неслучайно, что всё, сказанное про первого, в равной степени относится и ко второму: «Пошел и не сломался» ~ «Я еще не сломлен и не сник» («Я всё чаще думаю о судьях…», 1968); «Гершельзон многое помнил…»~ «Я помню всё — мне память дорога» («Олегу Ефремову», 1977; черновик /5; 595/); «многое любил, многое и ненавидел» ~ «Но благородная ненависть наша / Рядом с любовью живет!» («Баллада о ненависти», 1975); «Оттого он и умер. Как боец…» ~ «Как истинный рыцарь пучины, / Он умер с открытым забралом» («Марш аквалангистов», 1968).

Кроме того, Гершензон назван интеллигентом,