Занимательная музыкология для взрослых - Владимир Александрович Зисман

— медленно и печально, то есть то, что музыковеды обычно называют философскими размышлениями, третья — в зависимости от эпохи либо менуэт, либо что-то чрезвычайно быстрое, ну и финал — опять же в сонатной форме. Если это классическая симфония, то финал полон оптимизма, если нет, то уж как повезет.

Размер, конечно, тоже имеет значение. От пятнадцатиминутной «Классической» симфонии Прокофьева до полуторачасовых массивов Брукнера и Малера. Это лишь фактология.

Но это объективная сторона вопроса.

А субъективная, то есть восприятие произведения слушателем, зависит в значительной степени от стройности музыкальной конструкции. И тут бывает по-всякому. Так, например, скрябинские «Божественную поэму», «Прометей» и «Поэму экстаза» Игорь Федорович Стравинский, которому не откажешь в точности и бескомпромиссности формулировок, называл тяжелыми случаями музыкальной эмфиземы, имея в виду как их размеры, так и форму.

Маленькие загадки истории

Это все понятно, естественно, и бог бы с ним — сколько композитор написал, столько написал. Меня всю жизнь печалило в симфониях классического периода огромное количество повторений внутри самой симфонии. Ну сыграл всю первую страницу. Вдруг бац, знак повторения и призовая игра — ты опять в самом начале. Зачем? Все уже понятно, как говорится, сами себя задерживаем.

И тут-то до меня наконец дошло. Это мы сейчас можем на концерт пойти и послушать симфонию Гайдна. А если не на концерт, то запись поставить или в Интернете найти.

А тогда-то, при Гайдне-то, симфонии были одноразовыми. Мировая премьера за обедом у князя, и это все. Больше эту симфонию никто и никогда не услышит. По крайней мере, в те времена это не предполагалось.

А как вы думали? Вот, например, «Прощальная симфония».

«Прощальная симфония»

Историю о «Прощальной симфонии» Гайдна знают, пожалуй, все.

…Это был сложный для домашней капеллы князей Эстергази 1772 год. Поздняя осень, грачи улетели, про лес и поля не скажу, но в целом холодно. Ноябрь уж на дворе. Ни отпуска, ни денег. Музыканты кашляют, чихают и хотят домой. В семью.

А у работодателя хорошее настроение, бизнес-класс, и вообще он любит музыку. Какое ему дело до проигрывателя? Да еще и постоянно радующего его новыми композициями.

Подойти к князю Николаусу I «Великолепному» Эстергази и просто и откровенно сказать, что, дескать, князь, домой пора, загуляли мы тут, было по тем феодальным временам как-то неловко.

Поэтому в новой симфонии № 45 фа-диез минор после классического четырехчастного симфонического цикла появляется медленная пятая часть, во время которой музыканты с точки зрения стороннего наблюдателя достаточно рандомным образом гасят свечи и потихонечку уходят. Сначала контрабасы, потом виолончели, почти в самом конце уходит второй гобой (первый-то уже свалил), последними пустую сцену покидают две скрипки, звучащие к этому моменту более чем жалобно.

В общем, происходит нечто, архетипически напоминающее детективный роман Агаты Кристи под названием «Десять маленьких афроамериканцев».

Нет, конечно же, большое счастье, что у отдельных князей и вообще некоторых работодателей бывает чувство юмора. Князь Эстергази понял намек.

Но это все. Второй раз эту музыку князю уже не исполнишь. И не только в силу традиций, а еще и потому, что вчерашняя хохма сегодня уже не хохма.

Да и несколько позже, уже в более свободные времена, симфонии не так уж часто исполнялись еще раз. Поэтому все эти повторы имели смысл — шанс услышать эту музыку вторично был не так уж и велик.

Есть, правда, еще одно соображение по поводу столь большого количества повторений в симфониях классического периода, проистекающее из личного опыта.

Когда мы с коллегами играли небольшим ансамблем в кабаках, то одной из естественных проблем было противоречие между ограниченностью репертуара и необходимостью продержаться на сцене как можно дольше. Поэтому мы тоже играли все со всеми повторениями. От «Маленькой ночной серенады» до O, du lieber Augustin. Я бы не отвергал и эту мотивацию в создании и процессе кристаллизации классической симфонической формы.

Так что в наши дни все эти повторы не более чем анахронизм. Но традиция есть традиция.

«Прощальная симфония»-2. Сто сорок лет спустя

«И вы, мундиры голубые…»

М. Ю. Лермонтов

Второй раз история, естественно, повторилась как фарс. В роли Бастера Китона был, разумеется, я.

Собственно, это была халтура. Ничего особенного — Государственный Кремлевский дворец, который в быту до сих пор называют по старой памяти Дворцом съездов. С пяти до шести надо чего-то там поиграть на церемонии награждения спортсменов-борцов. Нет-нет, не в большом зале, там еще банкетный есть.

Ну какая репетиция, вы о чем? — пульты, ноты расставили, кто где сидит поняли, и слава богу.

Одна-единственная проблема — ровно в шесть мне надо уходить, потому что в семь у меня спектакль. Я инспектора, естественно, предупредил, он сказал, что не вопрос — «если даже до шести не успеем, обернешься ко мне, деньги передам через ребят, тихонько соберешься и уйдешь».

Я человек хотя и не военный, но опытный и прекрасно знаю, что пути отхода надо изучать заранее. Тем более что сарай-то немаленький — то, что вы видите — это лишь часть. Он еще под брусчатку на шестнадцать метров уходит. Да и вширь тоже. Под землей.

Позади маленькой сцены симметрично расположены две двери. Я выбрал ту, что поближе, и перед концертом отрепетировал свой уход, раз за разом добиваясь все более высоких результатов.

Концерт. Спортсмены благодарственно раскланиваются, награждающие закусывают, оркестр время от времени играет. Наступает 18:00. Оборачиваюсь. Инспектор мне кивает и передает деньги. Я как бы незаметно перемещаюсь к двери. Она заперта. Пытаясь сделать так, чтобы мой фрак оптически максимально слился с бежевой стеной, пересекаю всю сцену в направлении второй двери. Эта открыта.

Кто мог предположить, что эти две двери ведут в совершенно не связанных никакой логикой разных направлениях?

Уже через пять минут, взмыленный и совершенно офонаревший, я был в коридоре, очень напоминавшем тоннель метро с полукруглыми бетонными стенами и большим количеством черных кабелей. Тоннель уходил в бесконечность.

Картинка в целом понятна — технический тоннель, по которому в ужасе бежит непонятно как попавший туда человек во фраке, в запотевших от ужаса очках, куртке и шарфе, который, развеваясь от набегавшего потока воздуха, бьет его же по морде.

Из стены вдруг появился молодой человек в форме, дай бог ему здоровья и повышения по службе.

«Вы куда-то спешите?»

Вот у него-то характер нордический.

Спас он меня. А то до сих пор в Государственном Кремлевском дворце ходили бы легенды о привидении