Масонство и закон - Роско Паунд

болезни как таковой или определенной отдельной болезни, также заключенного внутри некого символа, посредством овладения которым стало бы возможно управлять течением болезни. Для первобытного человека оккультизм был серьезным практическим занятием. Он рассматривал его как мы сейчас рассматриваем физику или, например, изучение электричества. Для него это было средство накинуть на природу узду и заставить ее служить его целям. Мы делаем огромную ошибку, пытаясь в наши дни приписать какой-либо иной, более глубокий смысл первичным символам этого рода.

Переходя к разговору о символизме в философии, мы можем начать с пифагорейцев. Пускай мы не имеем морального права в иных, нежели чисто ритуальные, целях обращаться к нему как к «нашему древнему другу и брату», мы как масоны все равно не можем не испытывать чувства духовного родства с Пифагором, потому что именно он призвал символизм на помощь космологии. До Сократа основной вопрос философии сводился к тому, чтобы овладеть первичной основой, или базисом, всех вещей, которая преодолела бы изменчивость и время, проследить, как эта основа видоизменяется, превращаясь в отдельные вещи и затем возвращая их снова в себя, также посредством видоизменения. Милетская школа искала первооснову всех вещей в той или иной стихии, или элементе. Атомисты искали ее в неделимых первичных составляющих материи. Элеаты находили ее в единстве в природе. Гераклит полагал, что нашел это начало в понятии постоянного ритмичного потока, то есть изменения. Решая ту же проблему, пифагорейцы заключали, что эту постоянную и неизменную сущность, которую ищут все мыслящие люди, надлежит искать в числе. Они утверждали, что в отличие от изменчивых вещей, постигаемых опытом, числа, по своему содержанию, обладают ценностью, не подверженной времени, что они вечны, безначальны, бесконечны, неизменны и недвижимы. Таким образом, по их мнению, числа обладают качествами единства и постоянства, которых искали элеаты, а также ритмическим порядком, который желал найти Гераклит. Они нашли внутреннюю суть Вселенной в математических соотношениях, особенно в числах, и поскольку их решение было более абстрактным, чем у милетцев, легче воспринималось воображением, чем у элеатов, было подано гораздо яснее и четче, чем у Гераклита, оно и стало пользоваться гораздо большей популярностью.

Но решение пифагорейцами основного вопроса космологии сразу перешло в область символизма. Ведь в противопоставлении предельного и беспредельного они практически сразу обнаружили противопоставление четных и нечетных чисел и немедленно уравняли его с противопоставлением совершенного и несовершенного, добра и зла. Предельное они аналогически соотнесли с нечетным, совершенным и добром, а беспредельное – с четным, несовершенным и злом. При этом они полагали, что и то и другое совмещается в числе один, обладающем свойствами и четного, и нечетного числа, и вся Вселенная в совокупности всех своих противоположностей обретала в этом числе гармонию и единство. Другими словами, они рассматривали Вселенную как гармонию чисел и, вооружившись этой идеей, стремились привести порядок вещей в соответствие с системой чисел, приписывая основополагающим понятиям любой сферы знаний то или иное число и, с другой стороны, приписывая каждому отдельному числу, особенно первым десяти, определяющее значение в той или иной области реальности. Виндельбанд[96] пишет: «Фантастическая природа символической интерпретации, в которую они впадают… не должна мешать нам видеть, что тем самым предпринимается попытка признать обязательный порядок вещей, который можно распознать и выразить концепциями, найти начальное основание этого порядка в математических концепциях». Одним словом, пифагорейцы старались осознать и представить Вселенную посредством математических символов. Так они заняли за служенное место в истории человеческой мысли. Но в наше время у нас есть гораздо лучшие средства осознания и представления Вселенной. Вряд ли мы окажем хорошую услугу пифагорейцам, если станем бездумно пересказывать букву их учения, словно она обладает самодостаточной ценностью для нас, между тем как ее истинное значение для нас состоит в передаче их духа и их подхода к решению основного вопроса философии. Давайте рассматривать современные вопросы философии с той же целеустремленностью, решимостью дойти до рационального результата, обладающего определенными долговечностью и проверяемостью, вместо того чтобы на разные лады повторять слова их учения о точном цифровом значении того или иного понятия окружающего мира. Иначе символы станут нашими господами, а не слугами, как положено.

До тех пор задачей философии было осознание внешней природы и формирование представления о ней. После Сократа взгляд философии обратился извне – внутрь человека, и когда, после завоеваний Александра Великого, в период распада, последовавший за великой эпохой греческого интеллектуального владычества, эллинистическая культура распространилась по всему цивилизованному миру, и высшим символизмом наполнилась философская система неоплатоников, потому что она предприняла попытку символизировать духовное. Они рассматривали непосредственно окружающий нас мир как сферу обитания многочисленных символов, подспудно ведущих нас, словно дорожные указатели, в высший мир. Значение его не в том, что он собой представляет, а в том, что он готов раскрыть. Этот внешний мир был для них знаком и символом более тонкого и возвышенного бытия. Их учение, таким образом, вместо поиска символов в реальном чувственном мире утверждало, что весь этот мир имеет природу символа. А затем появился ряд сочинений, ниспровергавших эту философию, составленных эллинистическими теософами и обобщенно атрибутированных как «сочинения Гермеса Трисмегиста», а за ними – гностики, а еще позже – каббалисты. Альберт Пайк внимательно изучил эти сочинения и познакомил нас с большой частью их тщательно разработанного символизма. Но весь этот символизм совершенно лишается для нас всякого смысла, если нам неведома его философская нагрузка, но если мы оказываемся способны понять его, то нам становится очевидно, что есть и лучшие и более простые пути представить критическое метафизическое знание о состоянии современного мира.

Вместе с возрождением образования в современном мире пришло возрождение символизма в философской мысли. Средние века полностью подчинил себе Аристотель, чей могучий разум, вероятно, «самый могучий, каким только владел человек», все равно ограничивался рассмотрением внешней стороны вещей и не был способен проникнуть в суть потаенных сил, движущих вещами. «Вполне естественно, – пишет Бенн[97], – что тот, кто с таким всепоглощающим мастерством охватил своим разумом весь мир зримой реальности, не верил ни в какую иную реальность… Зримый порядок вещей в природе представлялся его разуму с такой детальной точностью и полнотой, что никогда и в голову ему не приходило попробовать воспринять его в другой форме». Когда же единоличное правление Аристотеля окончилось и люди снова решили предпринять попытку осознать и представить незримое и невиданное, это желание породило бурный поток новых символических философских писаний. Химия имеет свои корни в наполовину шарлатанском символизме алхимии. Символическая медицина периода восстания против Галена занимает важное место в истории современной медицинской науки, а философы-герметики, занимавшиеся