Круглый год с литературой. Квартал второй - Геннадий Красухин

В новом романе было тоже суровое детство, ранняя потеря любимого отца, какие-то роковые обстоятельства (тяжкая болезнь), которые оторвали художника на десяток лет от жизни и любимого искусства. Тут было и возвращение к жизни (выздоровление художника), встреча с женщиною, которую он полюбил, муки, доставленные ему этой любовью, смерть жены и близких людей (любимой сестры), бедность, долги…

Душевное состояние героя, его одиночество, разочарование в близких людях, жажда новой жизни, потребность любить, страстное желание вновь найти счастье были так живо и талантливо обрисованы, что, видимо, были выстраданы самим автором, а не были одним лишь плодом его художественной фантазии.

На обрисовку своего героя Фёдор Михайлович не пожалел тёмных красок. По его словам, герой был преждевременно состарившийся человек, больной неизлечимой болезнью (паралич руки), хмурый, подозрительный; правда, с нежным сердцем, но не умеющий высказывать свои чувства; художник, может быть, и талантливый, но неудачник, не успевший ни разу в жизни воплотить свои идеи в тех формах, о которых мечтал, и этим всегда мучающийся.

Видя в герое романа самого Фёдора Михайловича, я не могла удержаться, чтобы не прервать его словами:

– Но зачем же вы, Фёдор Михайлович, так обидели вашего героя?

– Я вижу, он вам не симпатичен.

– Напротив, очень симпатичен. У него прекрасное сердце. Подумайте, сколько несчастий выпало на его долю, и как безропотно он их перенёс! Ведь другой, испытавший столько горя в жизни, наверно, ожесточился бы, а ваш герой всё ещё любит людей и идёт к ним на помощь. Нет, вы решительно к нему несправедливы.

– Да, я согласен, у него действительно доброе, любящее сердце. И как я рад, что вы его поняли!

– И вот, – продолжал свой рассказ Фёдор Михайлович, – в этот решительный период своей жизни художник встречает на своем пути молодую девушку ваших лет или на год-два постарше. Назовем её Аней, чтобы не называть героиней. Это имя хорошее…

[…] Художник, – продолжал свой рассказ Фёдор Михайлович, – встречал Аню в художественных кружках и чем чаще её видел, тем более она ему нравилась, тем сильнее крепло в нём убеждение, что с нею он мог бы найти счастье. И однако, мечта эта представлялась ему почти невозможною. В самом деле, что мог он, старый, больной человек, обременённый долгами, дать этой здоровой, молодой, жизнерадостной девушке? Не была ли бы любовь к художнику страшной жертвой со стороны этой юной девушки и не стала ли бы она потом горько раскаиваться, что связала с ним свою судьбу? Да и вообще, возможно ли, чтобы молодая девушка, столь различная по характеру и по летам, могла полюбить моего художника? Не будет ли это психологическою неверностью? Вот об этом-то мне и хотелось бы знать ваше мнение, Анна Григорьевна.

– Почему же невозможно? Ведь если, как вы говорите, ваша Аня не пустая кокетка, а обладает хорошим, отзывчивым сердцем, почему бы ей не полюбить вашего художника? Что в том, что он болен и беден? Неужели же любить можно лишь за внешность да за богатство? И в чём тут жертва с её стороны? Если она его любит, то и сама будет счастлива, и раскаиваться ей никогда не придётся!

Я говорила горячо. Фёдор Михайлович смотрел на меня с волнением.

– И вы серьёзно верите, что она могла бы полюбить его искренно и на всю жизнь?

Он помолчал, как бы колеблясь.

– Поставьте себя на минуту на её место, – сказал он дрожащим голосом. – Представьте, что этот художник – я, что я признался вам в любви и просил быть моей женой. Скажите, что вы бы мне ответили?

Лицо Фёдора Михайловича выражало такое смущение, такую сердечную муку, что я наконец поняла, что это не просто литературный разговор и что я нанесу страшный удар его самолюбию и гордости, если дам уклончивый ответ. Я взглянула на столь дорогое мне, взволнованное лицо Фёдора Михайловича и сказала:

– Я бы вам ответила, что вас люблю и буду любить всю жизнь!

Я не стану передавать те нежные, полные любви слова, которые говорил мне в те незабвенные минуты Фёдор Михайлович: они для меня священны…»

По-моему, этот отрывок чудесно выражает сущность Анны Григорьевны, прожившей с любимым мужем очень непростую жизнь. У Достоевского была эпилепсия, и Анна Григорьевна выучилась помогать больному. Достоевский обладал воистину разрушительным для семьи пороком: он был неистовым игроком, игроманом. Он играл в карты, играл в рулетку, проигрывал последние деньги, и Анна Григорьевна неизменно спасала его, продавая вещи с себя, закладывая их в ломбард, занимая, умоляя заимодателей подождать с возвращением долга. И при этом она никогда ни в чём не упрекала мужа.

Такое её поведение потрясло моего старшего товарища, поэта Владимира Корнилова, написавшего о ней чудесное стихотворение. Прочтите его:

Нравными, вздорными, прыткимиБыли они испокон…Анна Григорьевна Сниткина —Горлица среди ворон.Кротость – взамен своенравия,Ангел – никак не жена,Словно сама Стенография,Вся под диктовку жила.Смирная в славе и в горести,Ровно у Бога светя,Сниткина Анна ГригорьевнаКак при иконе свеча.Этой отваги и верностиПеревелось ремесло.Больше российской словесностиТак никогда не везло…

О Юрии Владимировиче Манне, моём друге, выдающемся литературоведе, родившемся 9 июня 1929 года, лучше всех рассказывает он сам в своей очень интересной книге воспоминаний «Память-счастье, как и память-боль…». Книга вышла в 2011 году в издательстве РГГУ. Очень рекомендую приобрести: Манн – рассказчик живой, с юмором, много запомнивший людей и событий и щедро поделившийся тем, что ему запомнилось с читателем.

Его первая книжка «Комедия Гоголя «Ревизор» (1966) стала событием в гоголеведении. Доступная, занимательная, проникающая в сердцевину замысла Гоголя, открывающая в его комедии немало нового, незамеченного дотоль, она чётко просигналила: её автор – человек с талантом, её автор – незаурядный учёный, от которого можно ожидать и в дальнейшим побед и открытий.

Уловивших этот сигнал Манн не разочаровал. Его Гоголиада – это и превосходный анализ гоголевских произведений, и великолепно написанная трёхтомная биография писателя, которую читаешь как увлекательный роман.

Юрий Манн по праву считается одним из крупных, а из ныне живущих – крупнейшим специалистом по Гоголю. Не зря именно он является главным редактором ныне выходящего академического полного собрания Гоголя в 23 томах. Но интересы Юрия Владимировича одним Гоголем не ограничиваются. Одна из его книг носит значимое название «Тургенев и другие». Да, не только произведения Тургенева попали в сферу художественного исследования Манна, но и Пушкина, и Лермонтова, и Баратынского, и Надеждина, и Станкевича, и Аксаковых…

Его теоретические работы названы достаточно научно: «О гротеске в литературе», «Поэтика русского романтизма», «Динамика русского романтизма», «Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.)». Но и за этими, так сказать, диссертабельными названиями скрываются увлекательные повествования, способные увлечь за собой даже не слишком подготовленных читателей.

9 июня 373 года скончался великий учитель Церкви IV века, христианский богослов и поэт Ефрем Сирин (родился в 306 году). В его наследии церковным прихожанам особенно известна великопостная молитва:

«Господи и Владыко живота моего, духъ праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.

Духъ же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему.

Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко Благословенъ еси во веки вековъ. Аминь».

Невероятно поэтичная, эта молитва вдохновила Пушкина на её переложение:

Отцы пустынники и жены непорочны,Чтоб сердцем возлетать во области заочны,Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,Сложили множество божественных молитв;Но ни одна из них меня не умиляет,Как та, которую священник повторяетВо дни печальные Великого поста;Всех чаще мне она приходит на устаИ падшего крепит неведомою силой:Владыко дней моих! Дух праздности унылой,Любоначалия, змеи сокрытой сей,И празднословия не дай душе моей.Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,Да брат мой от меня не примет осужденья,И дух смирения, терпения, любвиИ целомудрия мне в сердце оживи.

Стихотворение написано за полгода до гибели поэта. Приходилось читать в научной литературе о Пушкине выговор поэту: как, дескать, он посмел переложить текст святого! А почему бы он не мог этого сделать? Восхищаясь молитвой Ефрема Сирина, основываясь на ней, он создаёт произведение не религиозной, а художественной литературы. Прекрасное произведение, на мой вкус!