Имя Кати - Павел Николаевич Губарев

тебя был свой план взросления. Эго твердило тебе, что ты хочешь стать актрисой. План не сработал, ты страдаешь. У Ани тоже был план. Не знаю, какой именно, но наверняка осторожный. Он держался за своё прошлое, за эти мамины клубки с вязанием, которыми тебя попрекал. Это была его личность, его неприкосновенное эго. И ему тоже было больно, когда у него это отняли.

— Ненавижу роботов, — повторила Анна. — Не было у меня никакого плана взросления. Я не хотела взрослеть. И сейчас не хочу. А они… Как говорится? «Роботы — это зеркала»? Нужны нам такие зеркала. Зачем на себя смотреть? Чтобы больно было?

— Боль исчезает, когда пристально её изучаешь.

— Это тоже буддизм?

— Да. И люди перестают злить, когда долго их изучаешь. Или себя изучаешь. Ты ведь тоже человек. А люди в целом одинаковы.

— Ну скажешь тоже. Вот меня бесит одна девочка в школе. Калиниум. Бесила, точнее. Я её теперь не увижу, и даже жалко. Мне всё хотелось утереть ей нос. Что бы ты ни сказал, она обязательно ответит, что у неё есть то же самое, только лучше. И ведь явно же соврёт. Один раз Женька Лопата заявил, что у него член тринадцать сантиметров. Она сказала, что у неё четырнадцать. Вот зачем, объясни? Тебя не бесит?

— Меня? Немного. Но я больше ей сочувствую.

— Это как? Почему?

— Как думаешь, ей хорошо? Спокойно? Приятно? Так жить.

— Ну… — Анна нахмурилась и почесала лоб.

— Это ведь мучительно — постоянно хотеть выделиться, соревноваться за чужое признание. Причём настолько сильно хотеть, что ты не можешь не врать ради этого. И ты знаешь, что тебе не поверят, но всё равно влезаешь и говоришь. Мне кажется, это некомфортно. Я даже уверен, что это дико некомфортно.

— Но зачем она вот так?

— Прислушайся к себе. В тебе есть то же самое. Может, не так выражено, но есть. Почему тебя раздражает эта Калинуум?

— Калиниум. Ну, она лезет. Хочет оказаться как бы сверху.

— А тебе не хочется? Совсем? Или всё же ты хотела бы признания среди этих же одноклассников. Наверняка даже хвасталась чем-то, но аккуратно и чем-то стоящим. А тут влезает Калиниум со своим нелепым хвастовством и портит всю игру. Ты кладёшь карту, а она сверху половую тряпку — шмяк!

— Вот ты верно описал. Зачем она шмяк? Дура же.

— Да, но тебя это расстраивает только потому, что ты кладёшь карты на этот же стол. И хочешь победить в игре. Ты не можешь не класть карту, а она не может не класть тряпку. В целом — одно и то же, когда не ты стоишь за столом.

— М-да, уже не стоишь. Все они далеко.

— Все всегда были далеко.

Анна замолчала. Лёва погладил её по спине. Анна опять перебралась через Лёву, свесила руку с дивана и вытащила из рюкзака небольшого игрушечного зайчика: белого, с розовыми лапками и носом.

— Я украла его в том особняке. Хороший, правда?

— Хороший.

— У него нет имени. И памяти. Если бы он был роботом, он бы был роботом без прошивки.

— Всё думаешь о Посланнике?

— Да. В тот момент, когда… — Анна проглотила комок, — когда команда на стирание памяти выполнилась, он уже горел. В сущности, это не так грустно. Он был как этот зайчик.

— Зайчику можно дать имя. Давай придумаем. Мы с мамой покупали игрушки и давали им имена. Притворялись, что игрушки знают, как их зовут, но стесняются. А потом шепчут на ушко. Наверное, у зайчика уже было имя, но ему можно дать новое.

— Человеку тоже можно дать новое имя, — тихо сказала Анна.

— Не грусти.

— Я не грущу. Обними меня. Как думаешь, у нас много времени?

— В смысле? Ани не скоро придёт.

— Нет. До того момента, когда ты меня начнёшь бесить и я тебя разлюблю.

— А, так ты меня всё-таки любишь?

— Я этого не говорила. Отвечай! Много времени?

— Не знаю. Год? Минимум год. Может, два. Ты всё же красивая. Я всё же пою хорошо. Общие приключения нас сблизили.

— Давай хорошо проведём этот год.

Они поцеловались.

Лёва жил с ними третий день и не спешил покидать квартиру. Робот предупредил, что за Лёвой могут какое-то время следить: он появлялся на камерах вместе с девушкой и мог вывести на неё охотников, поэтому им стоило расстаться месяца на три, пока программные маячки не покажут, что охотники затихли.

Анна чувствовала, что Лёва не хочет уходить, но их время истекает: если Лёва не покажется вовремя на работе, то это будет ещё опаснее. У них было только несколько часов, и Анна спешила вложить в оставшееся время все вопросы, слова и глупости — чтобы их хватило на три месяца, после которых начнётся их год.

Три месяца без Лёвы. Три месяца с братом, у которого чужое лицо. Три месяца с новой собой — странной девушкой в зеркале. С новым телом.

— Не сердись на меня, — сказала Анна. — Как я тебе скажу, что я люблю тебя? Во-первых, кто такая «я»? Я Аня или я Катя? Что значит «люблю»? Это слово всё в сиропе. Как из дурацкого битадаптива. Давай скажу: «Это не побочные эффекты кокаина. Мне кажется, это, должно быть, любовь».

— Что? Робот тебя всё же накормил кокаином?! Когда ты успела?

— Лёв, ты чего? Это ж Боуи.

— А…

Анна отстранилась от Лёвы и стала раздеваться. У Лёвы пересохло во рту. Анна сняла свитерок, майку и пижамные штаны, осмотрела себя: руки, плечи, грудь, живот, коленки. Она потрогала пальцы ног. Лак на большом пальце ноги всё ещё держался. Когда она красила его? Неделю назад?

— Моё тело. Это всё ещё я. Извини, мне крышу рвёт. Немного. Обними меня. Я всё же не могу понять. Ты говоришь, я брошу тебя. Я изменюсь. Когда это произойдёт? Как? Я проснусь и пойму? Что это за день такой особенный будет?

— Вторник. Люби меня до вторника.

Психотерапевт сказал, что сперва цифры будут расти, а потом начнут плавно снижаться. Ани показалось это странным, но он поверил. Опыт внедрения метрик на работе говорил ему, что если выразить какую-то величину в цифрах, то, во-первых, цифры окажутся вовсе не такими, как тебе кажется,