Горы дышат огнем - Веселин Андреев

«Всякое бывает! Самое главное, чтобы не попала в меня какая-нибудь шальная пуля, прежде чем войдем в село...» По мере приближения к селу тревога усиливалась. Мы шли вместе с ревущими буйволами, коровами и ослами. Длинноухие лягались, волы бодались друг с другом. Приходилось быть начеку, чтобы не погибнуть в этой толчее жалкой смертью.

Мы были уже у самой реки, когда в лучах заходящего солнца увидели на дороге у села пушистое облако пыли. Вся чета вступала в село одновременно. Штурмовая группа (Митре, Стефчо, Здравко, Орлин, Мильо, Асен и я) опередила остальных всего на десяток шагов. Кто перескочил через забор, кто проскользнул в ворота — и вот мы возле общинного управления. Какой-то жандарм выглянул из окна и спрятался. Послышался лязг ружейного затвора, но благоразумие все же взяло верх: жандарм сдался, не оказав сопротивления. Другие бойцы в это время заняли здание почты, схватили лесника и полевого сторожа; на дорогах, ведущих из села, выставили посты.

Я испытывал небольшое разочарование. Я понимал: хорошо, что события разворачивались в нашу пользу и мы не понесли потерь... Однако меня охватил боевой пыл... Не хочу выдавать себя за более храброго, чем я есть в действительности, но таков уж человек, особенно когда все хорошо.

Бойцы, выполнив свою задачу, по двое отправились побеседовать с людьми. Коце внимательно просматривал найденные в общинном управлении документы. Нельзя было их все просто так выбросить или сжечь. Прежде следовало ознакомиться с ними, а это была, как говорил Брайко, интеллигентная работа. Мы уничтожали налоговые книги, реквизиционные списки (чтобы власти не знали, с кого что требовать), тетради, где записывались штрафы и повинности. Однако документы, подтверждающие права крестьян, мы должны были сохранить. Нас очень интересовали секретные архивы: из них мы узнавали о полицейских распоряжениях, касающихся борьбы с нами, о наиболее ретивых управляющих, о донесениях предателей... Не просто было решать, что делать с деньгами. Теперь, когда история показала значение партизанского движения, каждый может сказать: «Надо было — брали!» Однако тогда, задолго до того как мы появлялись где-нибудь, там уже вовсю распространялись сказки, будто мы — разбойники, всех грабим и убиваем... И мы испытывали очень неприятное чувство, когда брали деньги.

В Радославове деньги в общинной кассе предназначались для уплаты крестьянам за реквизированный у них скот, и партизаны денег не взяли, как не тронули они и сыр, который власти должны были раздать населению.

В общинном управлении находилось несколько крестьян. Они с некоторым удивлением смотрели на происходящее, но своих чувств не выдавали. В душе они, конечно, ликовали, видя этот разгром. Однако, когда Коце попросил их вынести книги наружу, они перемигнулись и попятились от бумаг. Комиссар хотел было прикрикнуть, но понял, в чем дело: ведь мы уйдем, а они останутся, и когда появится полиция...

— Чего вы смотрите? Мы же все ваши недоимки аннулируем! — пнул Коце кучу бумаг.

Крестьяне рассмеялись и начали помогать, однако за каждую бумагу они брались так осторожно, будто боялись поранить руки (хорошее вы дело делаете, но лучше бы без нас!). Многолетний страх сковывал их сердца. Что говорить о них, когда я сам, раздавая сыр и сжигая налоговые книги, испытывал нечто подобное... Шутка ли, ведь мы разрушали государство! Однако я, торжествуя, еще больше раздувал костер: пусть горит ярче!

Я прошел по селу. Оно было небольшим. Почти у самого управления Тополница делала поворот. Там был высокий мост. Перед ним — дом Нено Гугова, председателя революционного комитета, участника событий в Оборище. На том берегу, у самого моста — почта, чуть пониже — мандра. В сумерки поросший лесом холм за селом казался выше и круче. За ним в просвете — скалистая горная вершина.

На станции висел все тот же известный всем плакат — огромное ухо на кирпичной стене и солдат, приложивший палец к губам: «Тс-с! Шпионы подслушивают и подсматривают!» Я хотел было сорвать его, но потом подумал, что этот большой лист бумаги еще может пригодиться. На стене сверкала огромная буква «V».

— Что это? — спросил я, чтобы испытать одного из петричан.

— Э... эта рогатка? Один ублюдок их здесь царапает.

Не очень-то лестным был этот отзыв о символе победы Гитлера.

Бай Михал, Орлин и Тошко широко распахнули двери мандры. Каждый должен был взять по большому кругу сыра, а сверх того сколько сможет. Говорят, что глаза у человека завидущие, однако сколько мы были в силах унести из этих четырех тонн сыра? Петричане тоже приходили сюда по два, по три раза. Особенно усердствовали дети, для них все это было своего рода чудом.

Глашатай обходил Петрич и созывал людей на сход. Село раскинулось широко, и не каждый знал о том, что произошло. Площадь у моста заполнялась народом. Шли мужчины, женщины и дети, старые и молодые. Женщины живо обсуждали события, мужчины вели себя более сдержанно.

Коце, невысокий, с продолговатым лицом, острыми скулами, большим лбом и молодыми, удивительно молодыми и светлыми глазами, звонко чеканя слова, старался добраться до сердца каждого петричанина. На нем болтались брюки гольф, в которых свободно мог уместиться еще один такой же, как он (петричанки наверняка скажут: «Боже, какой щупленький!»). Коце поднимает руку, рубит ладонью воздух, клеймит врагов, призывает к борьбе. Вот уж никогда бы не подумал, что он может быть таким пламенным и страстным оратором. Впрочем, чему удивляться. Он ведь сын старого революционера, коммуниста из Македонии, воспитанник Софийского РМС...

Мы пришли в день народных будителей. Это они начали обучать бедноту грамоте и привели наш народ к великим дням апреля 1876-го. И пришли мы в Петрич, «один из главных центров восстания», где гремел голос Бенковского, где женщины и девушки с песнями копали окопы. Коце благодарит и воодушевляет петричан, напоминает слова Захария Стоянова: «Бедные! Они стоят на первом месте среди тех сел, которые на своем пепелище заложили основы болгарской свободы!..»

Я смотрю в освещенные пламенем костра лица, стараюсь понять, есть ли и сегодня здесь настоящие петричане. Бедность страшная. Это чувствуется и по одежде, и по запавшим глазам, и по тому, как живо откликаются люди на каждое слово о грабежах, чинимых властями. Старушка, повязанная черным платком, приложила к уху ладонь, чтобы лучше слышать. Здоровяк мужчина, настоящая гора, по-детски доверчиво улыбается. Две тетушки, взявшись под руки, то и дело подталкивают друг друга локтями и переглядываются. Невысокий старичок поднимает вверх руку, в которой держит свою кожаную шапку, будто мелкую глиняную миску, и кричит: «Правильно!» В глазах юношей, обнявших друг друга