Горы дышат огнем - Веселин Андреев

«Обещай, что не будешь проводить реквизиций, не будешь воровать из пайков, положенных людям, и о нас плохого слова не скажешь!» А тот ни жив ни мертв, бормочет что-то. Я спряталась за тетю Гетцовицу, чтобы он не увидел меня, собака, и закричала: «Громче, не слышно!» Староста силится, но голос у него, как у старой козы. «Обещаю, — говорит, — братья-крестьяне...» Погоди, я ему еще покажу «братья»! Ну да ладно, хватит ему и этого. Под конец ваш командир говорит ему: «Ну смотри! Ты перед народом поклялся. Если что узнаем, мы тебя в одних кальсонах через дымоход вытащим, а то и без кальсон». Так он ему говорит, а все село смеется.

Я охотно верил: язык у Митре был острый.

— Сборщика налогов тоже лихорадка била. Сейчас-то они такие. А какие были! Придешь в общинное управление, смотрят на тебя, как быки на кровь, кричат, как на скотину... И правильно говорит командир. Настоящий воевода!..

«Все воеводы, безразлично, какого бы ранга они ни были, вступающие в какой-нибудь город или село, должны поздравить народ от имени общества народного восстания, народных воевод и болгарских юнаков и призвать его принять участие в народном движении — с оружием в руках или без него».

Не знаю, читал ли Митре этот «Закон болгарского народного восстания», устав четы Панайота Хитова, но следовал он ему безупречно.

— А какие вы все здоровяки, красавцы! — неожиданно заметила женщина, прервав свой рассказ. — И оружие у вас что надо. Вам, наверно, его сверху братушки спускают?

За оружие «что надо» она, видимо, приняла маузеры Митре и Карлюки.

— Всякое у нас есть, — скромно ответил Данчо.

Внезапно прозвучал выстрел.

— Батюшки, что случилось?! — вскрикнула женщина, прикрывая рот ладонью.

Мы успокоили ее: это нам давали сигнал покинуть село.

— Приходите снова! И всем вашим товарищам большой поклон от меня. В добрый час!

— Спасибо, спасибо за все! — весело ответили мы и в знак приветствия подняли на вытянутых руках винтовки.

К нам с Данчо присоединился еще один пост, другие уже отошли. Мы шли, а наши сердца отбивали такт. Легко дышалось. Мы испытывали чувство гордости. У меня даже слегка кружилась голова: ведь сколько глаз смотрело нам вслед...

— Добрый день!

— Успеха вам!

— Вы ведь вроде ушли. Разве ваши здесь есть еще?

— Есть, и будет еще больше! — говорит Данчо. — Мы принимаем без ограничений. Добро пожаловать!

— Ладно, ладно! Рано или поздно...

Одним веришь сразу же. Другие говорят это, лишь бы что-то сказать: ни к чему это не обязывает. Ну а те, кто молчат? Они что, враги? Как понять этих людей?

Сейчас, правда всего на несколько часов, мы — власть. Кроме силы правды с нами сила оружия. Кто улыбается правде, а кто — оружию?

В одном из окон второго этажа мелькнуло знакомое лицо. Мелькнуло и тотчас же исчезло. Кто, кто это был? Да это же здешняя учительница, она из Пирдопа. А ведь Митре наказывал, чтобы меня не видел ни один человек. Значит, все насмарку? (Правда, учительница ничего не расскажет, хотя тогда от неожиданности она потеряла сознание.)

Встретив нас в безлюдном месте, какая-то аккуратно одетая, красивая крестьянка прошептала:

— Ребята, что вы делаете?.. Торопитесь, полиция идет. Торопитесь, хорошие мои, прошу вас!

— Спокойно, тетя, мы не боимся полиции, а то бы нас здесь и не было! А тебе спасибо!

Помнишь, тетя Пана? Мы еще не были знакомы, но буквально сразу же породнились.

Мы догнали чету и пошли по густому сосновому лесу. Пот струился ручьями. День выдался теплый. Не верилось, что это ноябрь. Рюкзаки были тяжелые, а кроме того, мы несли винтовки, реквизированную у полицейских одежду и одеяла.

— Тяжело, зато легко! — шутил Караджа. — Тяжело когда легко!

Когда мы, кряхтя, добрались до ровной, поросшей травой вершины хребта, откуда открывался вид на широкие среднегорские просторы, Стефчо сказал свое неизменное:

— Ложись и умирай!

— Ну, львы, — с усмешкой проговорил Митре, — понимаете теперь, как строится снабжение у партизан? От народа — продовольствие, от полиции — оружие и одежда. И пусть об этом знают все!..

Начались разговоры. Партизаны говорят наперебой: грузовики... Операции и снова операции... Ба-бах!.. Ой-ой!.. Тяжело придется жандармам... Такова жизнь, братцы!..

Потом разгорается спор... Из-за старосты. Наш трибунал приговорил его к смертной казни, но командование простило. Такие споры возникают не раз: и та и другая стороны обычно выдвигают сильные аргументы. В данном случае решающим оказалось мнение крестьян: оставить его, а он сделает выводы!

Он и сделал: вскоре исчез из Радославова и больше там не появлялся. На следующий день после нашего прихода в село явились полицейские. Увидев, что староста совсем размяк, они стали донимать его в корчме:

— Староста, а ведь ты правильно говорил.

— Что я говорил?

— Насчет пистолета. И в самом деле оказалось, что он был предназначен для лесовиков.

Староста смолчал. А дело было так. Однажды, похваляясь в корчме, он вытащил новехонький вальтер и крикнул: «Смотрите, это для лесовиков!.. Пусть только покажутся!» Когда же пришли партизаны, он сразу отдал свой пистолет... «Стоя у власти, подряд лупит всех он, но вот прошла пора его успехов. Расплаты час настал, и он бежит, в штаны наклал». Извините, но это четверостишье из мексиканского фольклора.

Через несколько дней мы узнали и другие смешные истории. Кто-то — то ли лесник, то ли полевой сторож — стал разгребать устроенный нами костер, чтобы спасти кое-что из налоговых книг. Вдруг появились трое наших, и тот, бросившись бежать сломя голову, забился в ясли к общинному быку! «А ведь раньше боялся через площадь переходить, если бык не был на привязи!» — смеялись односельчане.

Другой, шеф реквизиционной комиссии, пытался улизнуть из села. Смотрит: здесь — пост, там — пост. Тогда он прибежал во двор к своему родственнику и залез в свинарник. «Если придут, скажи — там поросенок, а я захрюкаю: «хрю-хрю...» Шутники заставили его долго хрюкать. С тех пор и прозвали его «свиньей».

Брайко молчал. Мы понимали его без слов: он так ничего и не узнал про свою семью.

Вдруг что-то обожгло мое правое ухо. Я инстинктивно схватился рукой за больное место. Разговор оборвался на полуслове. Я обернулся. Мустафа, смуглый Мустафа стал пепельно-серым. На лице — крупные капли пота. В руке он сжимал старинный пистолет, дуло которого было направлено в мою сторону. Только теперь, увидев лицо Мустафы,