Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

– Не про то речь, Беляюшко. Какое золото, какие паволоки? Ай бояре мы? Простые людины. Некрещёный ты, а мы – христиане. Потому и не отдадут.

Слова девушки поразили молодца. Об этой стороне жизни и не задумывался никогда.

После девичьего вечерка, когда девы пытают судьбу, молила Годинка суженого. О встрече сговорились заранее.

– Осенью выпало замуж. Молю тебя, Беляюшко, – крестись. Что тебе стоит? Ни за кого другого не пойду. Никому себя не отдам, лучше утоплюсь. А то грех великий – на себя руки наложить. Пожалей меня, Беляюшко, крестись.

Умолила. Пошёл Беляй на улицу Славно, где христиане на свои молитвы собирались. Шёл с тайной надеждой – Годинку лишний раз повидать.

Собрались в просторной горнице. И мужи, и жены. Всего счётом десятка два с половиной. В углу сидел поп. Горница освещалась тремя жировиками. Из-за отсутствия привычных оберегов, пшеничного снопа стены казались голыми. Людие стояли молча, изредка перешёптывались. Поп поднялся с лавки, заговорил:

– Вознесём молитву Богу, как учил нас Христос.

Присутствующие перекрестились, опустились на колени. Беляй неуклюже повторил движения молящихся. Те разноголосо вторили за попом:

– Отец наш небесный!Да славится имя Твое!Да наступит царство Твое!Да свершится воля Твоя!Как на небе, так и на земле!Подай же нам хлеб наш насущный,И прости нам прегрешения наши,Как и мы прощаем тем, кто согрешит перед нами,И удержи нас от искушения,И от лукавого нас защити,Ибо Твое и Царство,И сила, и слава вовеки. Аминь.

Помолившись, прихожане поднялись с колен, не сводили глаз с попа. Тот огладил чёрную курчавую бороду, повёл беседу.

– Сегодня поговорим, почему греческая вера правая. А латыняне служат Господу нашему неверно. Латыняне чертят крест на земле, того же делать нельзя. Ибо мы попираем землю ногами, а ежели чертить крест на земле, значит, и крест мы попираем. Кто верит в Господа правою верою, тот никогда такого не сделает. Латыняне причащаются опресноками, кои делают из пресного хлеба. Причащаться же надо хлебом квашенным, ибо опресноки суть жидовство. Жидовство же потому, что опресноки в иудейских законах, а не в христианских. Иудеи, что есть жиды, предали и распяли Господа нашего Иисуса, потому на них, и детях их, и потомстве, и на всём корне жидовском лежит кровь Его. Латыняне же следуют законам жидовским, потому вера их неверна.

После разногласий в вере поп рассказывал об апостоле Павле, как ходил тот по всяким землям, пустыням, дебрям лесным, горам каменным, учил вере Христовой, обращал язычников. За то терпел многие мучительства и лишения. Всё то было Беляю непонятно. Что за опресноки, для чего они, кто такой Павел, он ведать не ведал. Беседы были связаны меж собой, а он слушал, не зная предыдущих. Завершив поучительную беседу, поп принялся наставлять и ругать паству.

– Погрязли вы во грехах, никак не забудете мерзкое язычество. Многие из вас ходят на бесовские игрища, пьют и едят с язычниками жертвенное их поганым идолам. А то есть грех великий. Дщери ваши ходят к ведьмам и по бесовским обрядам гадают на судьбу. Многие слушают кощуны старцев о языческих богах. Так знайте, то не боги, а бесы. А кощуны те есть оскорбление Бога. Ибо Бог наш един. Кощуны же надругательство над Господом нашим. Плоха вера ваша. Помните, что Иисус сказал: «Первая заповедь – Господь наш есть Господь единый. И возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею». Вот как Иисус нам заповедовал. Следуете ли вы сей заповеди? Спросите самих себя, грешники. Как же можно возлюбить Господа всею душою и при том ходить на бесовские игрища да слушать мерзкие кощуны? Покайтесь, говорю вам. Покаявшихся Господь примет, закоснелых отринет.

При последних словах голос попа громыхал, глаза метали молнии, борода встала торчком. Беляй намеревался подойти к греку, потолковать, спросить про непонятное. Не подошёл, сробел. А ну как тот спросит: «А крещёный ли ты?» Да и начнёт на него проклятия метать, да и прогонит, ишь, какой грозный. Кто их разберёт, этих божьих прислужников. Но уходить не торопился. Стоял у порога, мял кукуль. Рядом остановился мужик средних лет, ростом по плечо Беляю. Посмотрел снизу вверх, спросил:

– Ты, парень, спросить чего хочешь? Первый раз к нам пришёл?

Мужичок смотрел ласково, ожидающе. Беляй проговорил доверчиво:

– В первый. Непонятно всё. Поговорить бы, разузнать.

– Ты и крестного знамения не ведаешь, однако. Видел, как ты рукой по сторонам водил. Ты сам-то кто будешь?

Беляй рассказал. Про Годинку не помянул, что кабы не девичьи уговоры, и не думал бы соваться в молельню.

– Ты вот что, парень. Приходи завтра, как отработаешь, так и приходи. Побеседуем о Боге, о вере. Что непонятно, потом у батюшки спросим. Батюшка наш – епископ Иакинф. А я – староста общины. Зовут – Никодим, по-крещёному, а до того Гуляем кликали. Приходи, приходи. Потолкуем и о Боге, и о грехах, и о вере.

Резко репел снег. Беляй запрокидывал голову, всматривался в чёрное небо, густо усеянное мерцающими звёздами, словно пытался разглядеть в таинственной вышине горние выси, где обитал бог. Мало что уразумел Беляй в первое посещение христианской молельни. Понял: шибко не любят попы славянских богов и волхвов, да врезалась в память строчка из молитвы. «Подай же нам хлеб наш насущный». Видно, и христианского бога, как и славянских богов, об урожае просить потребно. И славянского бога перед жатвой о том же просят, и Велесу на бородку колосья завязывают. А в новогодние моленья Рода об урожае просят. Оказывается, и христианского бога о том же просят. Выходит, не такой уж он чужой. Может, христианский бог и есть Род?

С того дня изменилась жизнь Беляя. Отработали, отужинали, кожух на плечи, шапку на голову, и со двора – на беседы к Никодиму.

3

Не просто входила новая вера в Беляеву душу. Что принимала душа и в сердце западало, а что сомненье вызывало. Не мог Беляй, как Будята, молиться двум богам. Но и враз расстаться с тем, что любо сердцу, трудно, ох трудно. Понять Христа хотел, но слишком скудны были Беляевы знания. Потому, как уж становилось на душе невмоготу от сомнений, думал: все эти терзания ради Годинки, – и успокаивался.

Что Христос за весь народ страдал, то правое дело. Но почто ученики не отбили его у стражников? Почто допустили, чтобы Учителя на правёж поставили? Что две вдовьих лепты дороже щедрых даров богачей, правильно Христос учил. Вдова последнее отдала, а тому же Будяте десяток гривен отдать – убытка нет, скотницы от золота ломятся. Так он же за лишнюю резану удавится. Что ближних любить должно, и то верно. И Добрыга, случается, резкое слово скажет, и с Дубком иной раз не поладят. Ну так что ж – то работа. Ни они на Беляя зла не держат, ни он на них. Добрыга ему как второй отец, а Дубок как брат. Какая злоба на них? И родной отец, бывало, подзатыльниками потчевал, так что с того? Но вот как врагам прощать да любить их? Как ему Будяту да Валдуту любить и прощать им, коли они отца с матерью из вольных людий в закупы обратили да изгаляются над ними? Это Валдуту-то возлюбить? Коли б ему, Беляю, обиды чинили, может, и простил бы. Да простил бы, по шее надавал и простил. А за отца с матерью – ни за что. А ну как нурманны заявятся, неужто ворота им отворять да злодейства их терпеть? Почему князю во всём покоряться надо? А ежели князь несправедлив? Тогда как, неправду терпеть? Бог богом, но и у веча с князя спрос.

У ласкового Никодима на все вопросы один ответ имелся.

– Ты, парень, веруй, в грехах кайся. Без покаяния нет спасения. Нам неведомо, что бог измыслил. Мы – человеки, рабы божьи, нам неведом его промысел. Мы верить должны и жить в покорности. За то верующему вечная жизнь в раю будет. О вечной жизни надобно пекчись. Земное – так, дым. Ветер дунул, и нет его, дыма-то. Так жизнь наша. Не о том мысли твои. О вечной жизни думай, её только верой достичь можно.

Принуждал себя Беляй к новой вере. Думал: вот поверит по-настоящему, крестится, и заживут они с Годинкой в светлой радости, и сама Мария, мать Христова, улыбнётся, глядючи на их праведную жизнь. Шёл, тащил себя к новой вере, но и старая душу не покидала.

Беседовал Беляй и с славенским епископом Иакинфом, ходил на ту сторону, в церковь Преображения. Глядел на лики Христа, Богородицы, поражался церковному благолепию, слушал проповеди отца Амвросия.

В корчинице, во время передыхов, Дубок с Рудым допытывались, как оно там, в церкви. Чем греческий бог лучше славянских, что попы говорят. Беляй смущался, пожимал плечами. Про Годинку никому не рассказывал. Опасался – на смешки поднимут. Да и соромно тайное даже ближайшим друзьям рассказывать. Потому отвечал уклончиво, рассуждал запинаясь.