Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

– Ну, слушайте, – и, сев на табуретку напротив гостий, повела рассказ: – На дальний остров Буян, на высокий крутой бережок слетались чудесные птицы. Слетались, о Сырую Землю ударялись, оборачивались красными девами. Были те девы красы несказанной, невиданной. То не птицы слетались, то Заря-Заряница с вечерней зарёй, с Ночью тёмной непроглядной.

При этих словах Зарева хлопнула в ладоши, счастливо и благодарно посмотрела на Преславу. Ведунья на миг сжала губы, призывая к молчанию, и продолжала:

– Собрались девы купаться, сняли с себя сорочки – крылья лёгкие, оперённые. С тела белого сняли перышки и пошли к морю синему. Они в волнах играют и песни поют, смеются и плещутся. А как они оперение скинули, вышло на небо Солнце Красное, появился великий Хорс.

Поднялся светлый Хорс на небесный свод на своей колеснице. Колесница у него многоцветная, украшена жемчугами да драгоценными каменьями.

Едет Хорс золотоокий по небесному своду синему, вниз на землю поглядывает.

Удивился он красавицам, люба ему стала красна дева, молодая Заря-Заряница, и пошёл к Макоши-матушке и спросил её о своей доле. И сказала ему Макошь-матушка:

– Ты ступай, Хорс, к бережочку, укради у Зари её крылышки. И твоею станет Заря-Заряница.

Спустился Хорс к бережочку, украл у Зари её крылышки. Выходили сестрицы из воды, надевали крылья и пёрышки, поднимались они в синее небо. Улетела Ночь непроглядная, улетела и Зорька вечерняя. Лишь Заря-Заряница найти не смогла золочёные лёгкие пёрышки и свои невесомые крылышки. И тогда Заряница промолвила: «Отзовись, кто взял мои крылышки! Коль ты дева красная – будешь мне сестрицей, если жена – будешь мне тётушкой, а коли муж – станешь дядюшкой. Ну а если ты – добрый молодец, будешь мужем моим любезным!»

Вышел Хорс и сказал: «Будь здрава, Зорюшка моя ясная!»

И пошла Заря, дева красная, по небесному своду синему, на убранство своё нанизывая с блеском ярким цветные камни. И поднялся за ней ясноликий Хорс.

И тогда поженились великий Хорс с молодою Зарёй-Заряницей, стали вместе коротать свой век. Ликовали на свадьбе Зари и Хорса Мать Сыра Земля, Сварог с Ладою, Велес и Перун, все Сварожичи.

Преслава замолчала, с улыбкой глядя на внимательно слушавших её рассказ девушек.

– А теперь – про Девичье царство! – воскликнула Веснянка.

– А правда, что у них царицей Марья Моревна? – спросила Павнуша. – И у ней табун в сорок кобылиц, говорящих по-человечьи?

– В другой раз, – ответила, продолжая улыбаться, ведунья. – Судьбу будем ли вопрошать, или так посидим?

Девушки оробели, потупились. Всякая пришла в эту таинственную, полную загадок избушку, дабы приоткрыть завесу, отделяющую настоящее от будущего, да боязно стало. Ждали того мига, ажно сердечко замирало, и отодвигали его.

– Ну, что заробели? – спросила, всё так же улыбаясь, ведунья. – Ай так и будем до утра былички рассказывать?

Первой подхватилась Резунка. Со стола вмиг исчезли припасы, ендова, появилась широкая, глубокая чаша с резами. Преслава налила воды из особой бадейки, положила рядом скорлупку ореха, что растёт в полдневной стороне. Скорлупка круглая, глубокая, что лодия.

– Ну, кто первый судьбу станет пытать? – ведунья лукаво оглядела притихших девушек.

Девушки помолчали, переглянулись, загалдели в один голос:

– Божидара! Божидара! Божидара!

Божидара, пришедшая в замешательство из-за вероломства подруг, вмиг запунцовела, прикрыла глаза. Набравшись решимости, окунула указательный палец в воду. Едва шевельнув, тут же выдернула палец из чаши, словно тот попал не в холодную воду, а в обжигающий укроп. То ли движение девушки было слишком робким, или судьба её ещё не пришла, но скорлупка, даже не обогнув чашу, приткнулась у ручки. В прошлое гадание Резунке тоже выпало «пусто». Она и не горевала. Боязно из дев в мужатицы переходить. Но пришла пора следовать судьбе, не век же в девах оставаться. Глубоко вздохнув, призвав на помощь рожаницу Ладу, Резунка опустила палец в воду, трижды обвела им вдоль бортов чаши. Вода пошла волнами, едва не выплёскиваясь из сосуда.

– Ой, беда! Скорлупка утонет! – всплеснула руками Снежана.

Затаив дыхание, девы следили за плаваньем волшебной лодии. Увлечённая круговоротом, та приткнулась у рез с двумя косыми крестами и дождевыми знаками. «Кресень!» – выдохнули гадальщицы. Но «лодия», обернувшись вокруг оси, продолжала плаванье. Дважды зацепившись за бортик, скорлупка совершила полный круг, пошла на второй, притыкаясь к «бережку», замедленно оборачиваясь, меняя местами «нос» и «корму». Когда до кресеня оставалось четыре метки, окончательно причалила.

– Грудень тебе, девонька, выпал. Прямые линии – то дорога, – объяснила Преслава. – Короткие волнистые, что к дороге притыкаются, то грязь.

Грудень – предзимье. Месяц, когда дороги стоят чернотропами. Грязь то замерзает грудами, то оттаивает. Не любила Резунка грудень. Да и кто любит это время. Осень не кончилась, зима не началась.

Лишь Божидару да Снежану судьба ещё на год оставила в девах. Веснянке выпал рюен, Зареве – червень, Желанке – листопад-паздерик, Павнуше сечень.

Девушки расходились задумчивые. Павнуша и слова молвить не могла. Через месяц свадьбу играть, а кто суженый? Резунка утешала:

– Да не печалься ты. Желанке да Снежане в прошлом году выпадало, а так и не встретили суженых.

Небо вызвездило. Резунка засмотрелась на подмигивающие в вышине светляки. Однако долго просидели у ведуньи. Ковш заметно продвинулся вокруг Матки. Во дворе от истобки, где по-прежнему ночевали Беляй и Рудый, Резунку окликнули. Из тени метнулась фигура в распахнутом нагольном кожухе, со сбитой на затылок шапкой.

– Ну, чего выпало? – жарким шёпотом спросил Рудый.

– Грудень, – так же шёпотом ответила девушка.

– Лебёдушка моя, пойдёшь за меня?

Резунка потупилась.

– Сам знаешь, чего спрашиваешь? Да отдадут ли отец с матерью?

Рудый сдёрнул меховой кукуль, покрутил рыжей головой, потёр щёку кулаком.

– Добрыга нипочём за подмастерье не отдаст.

– Так чего тянешь? Хвалишься, что всё умеешь, а пробу не сдаёшь? Шапку надень, голова зазябнет.

Рудый послушно натянул на рыжие кудри шапку, вздохнул.

– Да боязно. А ну как не примут. Стыда не оберёшься.

– А ты постарайся. До грудня вон сколько времени.

– Эх, завтра возьмусь. С батькой поговорю. Я вот что, топор с оцелевой накладкой откую. Надобно, что похитрее. Безмен можно, замок. Я такой замок видал, с секретом. Без ключа нипочём не открыть. Завтра поговорю с батькой, что присоветует. В грудне поженимся. Помни, слово дала. Ай не согласна?

– Пробу сдай. Признают мастером, тогда и женись.

Резунка озорничала. Сама знала – кроме как за Рудого, хоть подмастерье, хоть мастера, ни за кого не пойдёт.

4

Утром, провожая сына, Добриша говорила:

– О Веснянке будь спокоен, приглядим, сделаем, что надобно. Преслава знает, у ведуньи рука лёгкая, будь спокоен. Сегодня-завтра свозим Веснянку поклониться Макоши да рожаницам. Как разрешится, известим, – повторила известное, на несколько ладов обговоренное – и про обереги, и про Преславу, и прочее.

Якун в свою очередь спросил:

– Преслава что говорит, когда?

– Скоро, теперь уж скоро. И седмицы не пройдёт, мы известим.

Не откладывая надолго задуманное, велела мужу запрягать Буланку, положить в сани побольше сена, сама побежала к Преславе.

Усаживаясь на сено, покрытое платами, Веснянка смущённо молвила:

– Вы со мной прямо как с боярыней.

Преслава, прикрывая роженице ноги кожухом, ласково ответила:

– А ты и есть сейчас боярыня.

Мужа и дочь Добриша оставила дома:

– Березанка с лошадью управится, иди в свою корчиницу. А тебе, девонька, рано ещё.

Разрешилась Веснянка на четвёртый день, под вечер. Преслава, принявшая младенца, сказала весело:

– С внуком тебя, Добриша! Ишь, какой здоровенький!

С утра в Детинец отрядили Ставра. К вечеру у ворот раздался конский топот. Резунка, уняв Ушкана и Жужелицу, отворила ворота. На улице стояли десять вершников. Первым во двор въехал Якун, перед которым сидел важный Ставрик. Вершники спешились, поклонились большим обычаем вышедшему из корчиницы хозяину.

– Здрав еси, Добрыга! С внуком тебя!

– И вы будьте здравы! Будьте гостями, в избу проходите.

Добриша, выглянувшая на крыльцо, приглашала гостей, подмастерья принимали коней, а Якун, перепрыгивая ступеньки, мчался к жене. Шумно растворив дверь, сдерживая дыхание, вошёл в светёлку. С лавки поднялась Преслава, замахала руками:

– Тише, тише, разбудишь малого. А холоду-то, холоду напустил. Экий ты! – посмотрев на смутившегося Якуна, смилостивилась: – Ну, подойди, посмотри на челядо своё.

Лицо жены белело на подушке, глаза были закрыты, уста сомкнуты. «Уж не померла ли?» – ужаснулся Якун. Но глаза раскрылись, уста шевельнулись. Якун склонился над женой.