Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

– А ты его чуешь?

Веснянка усмехнулась, подалась к несмышлёной золовке всем телом.

– А ты потрогай.

Резунка приложила ладошку к тугому животу. Там кто-то шевельнулся, торкнулся прямо в ладонь. Она ойкнула, отдёрнула руку, прижала пальцы к губам. Веснянка светло улыбалась. Неужто с ней також будет? Ей-то самой како будет? Страшно! А Веснянка улыбается, как красно солнышко в летнее утро. Знать, всё то в радость. Но представив, как чужой парень трогает её, беззащитную, Резунка поёжилась. Веснянке и матери повезло. Веснянка за брата Якуна вышла, мать за отца. А каково ей придётся – с чужим мужиком жить. Но Рудый не чужой, Рудый свой, Рудый ласков, он не сделает ей зла. А если Рудый, то и дети такими же рудыми народятся? Вот смехота! Но почему Рудый, парней вон сколько. И смотрят на неё, как на диво. Нет, Рудый всё-таки… Что «всё-таки», Резунка сама не знала. Показался двор ведуньи, и мысли девы переключились.

В последний вечер святок девушки с Рогатицы собирались у ведуньи Преславы. Жила ведунья одиноко в небольшой, но ладной и крепкой избе, в самом конце улицы, на спуске. Ни ворота во двор, ни дверь в избу запоров не знали. Кто бы смог обидеть ведунью? Добрую половину жителей Славно пользовала Преслава настоями, примочками из целебных трав, свойства коих хорошо ведала. Умела и стрелу из тела вынуть, рану зашить, кровь остановить, лубки на сломанную кость наложить. Случалось, и руку или ногу в суставе вылущивала, чтоб от огневицы спасти, потом и культю зашивала. Многое умела Преслава, и оберегами снабжала, и от ворога в сечи, и от татя в пути-дороге, и от леших да водяных. Да разве поднимется рука у распоследнего татя обидеть такого человека? Для Преславы все людие были одинаковы, всех лечила, всех спасала, кто в её помощи нуждался. И хоть не брала Преслава за свои труды платы, не держала скотины, не сажала огород, а всегда была одета-обута и сыта. Были у Преславы и обязанности – в ночь на Купалу зажигала костёр от живого огня, добытого волхвом. Из себя ведунья была видная, ладная, черноокая, крутобёдрая. Летами ни молода, ни стара, в самом расцвете.

Изба была жарко вытоплена. Просторную горницу освещали три свечи. На лавке, лицом к двери, сидели три девушки – Веснянка, Желанка, Божидара, шептались, блестя глазами. Сама ведунья стояла посреди горницы, уперев руки в боки. Одета Преслава была в зелёную шерстяную понёву, вышитую кругами, лунницами, с пояса свешивались бубенчики. Сорочку покрывала накидка, скреплённая большой бронзовой застёжкой. Застёжка была особой, с потаённым смыслом, людины таких не носили, и девушка загляделась на необычное украшение. Из верхней половинки застёжки выступали две женские головы, нижняя сама представляла собой перевёрнутую женщину с головой ящера. Обе части скреплялись меж собой двумя колосьями и двумя двухголовыми ужами, зубами вцепившимися в символические фигурки.

Резунка опомнилась, поклонилась, как обычай велел, повесила верхнюю одежду на колки. Оглядела мимоходом избу. На полках вдоль стен стояли фигурки домовых, ящеров, чаши с резами, глиняные горшочки, лежали обереги. Над полками висели пучки засушенных трав, а в углу сноп пшеницы.

Резунка поздоровалась с девушками, села рядом с Веснянкой. Соседка была одета в такое же красное платье, но украшения имела победнее – лоб охватывала лента с бахромой, в косичках у висков висели медные кольца. Шею украшала не гривна, а синие стеклянные бусы. Всё это мигом охватил придирчивый Резункин взгляд.

– Тише, – шепнула подружка, – Желанка былички про леших рассказывает.

Но выслушать все припасённые к случаю былички не пришлось. Снаружи послышался гомон, в избе в клубах пара появились две девушки – тихая Зарева и бойкая Снежана. На раскрасневшихся личиках блуждали улыбки, глаза весело поблёскивали. Поздоровавшись, потерев с мороза ладошки, девушки уселись рядом с товарками.

Белокурая Снежана, уловив суть разговоров, тут же взахлёб поведала свои новости.

– А я вот что расскажу, – громким шёпотом зачастила девушка. – С одного пригородка, что на Волхове, тамошний ковач пошёл в лес. Ходил, ходил, заблудился, ничего понять не может, где он. А это его леший закружил. Кружил, кружил, завёл в самую чащу, в корбу. Ели высоченные, солнышка не видать, бурелом, кругом сырость, поганки растут. Смотрит ковач – ключ за елями. Он туда. Вышел на ключ и обомлел. Стоит избушка, мхом обросла, вокруг избушки шесты с человечьими черепами. На пеньке перед избушкой сидит Лихо одноглазое и нож точит. То Лихо людий заманивает, горло перережет, кровь горячую выпьет, человека в печи испечёт и ест человечину.

Резунка зябко передёрнула плечами. Это ж надо – человечину есть.

– Ковач как ту страхолюдину увидал, – продолжала Снежана, – в ум пришёл, вроде как проблеск в голове напахнулся, а до того всё как в тумане было.

– То ему Сварог знак подал, – догадалась Зарева.

Снежана ответила нетерпеливой гримаской, взглядом призвала к молчанию.

– Лихо с пенька поднялось, к ковачу подходит. Ковач уж сметил, куда попал, слова заговорённые шепчет и обереги, что на поясе висели, пальцами трёт. И отвёл таки глаза Лиху Одноглазому, подсунул ему вместо себя козлёнка, что на поляне пасся, а сам бежать. Ему, как слова заговорённые молвил, путь из леса домой открылся, он тяголя и дал.

– Ковачи, известное дело, – тут же заговорила Желанка, – ковачи – все хытрецы, им сам Сварог помогает. Был бы кто иной, не ковач, нипочём бы от Лиха Одноглазого не убежал.

Девушки, как это частенько с ними происходит, тараторили наперебой, не дожидаясь, пока подруга закончит мысль. Говорили шёпотом, словно опасались, что лешие, домовые, Лихо подслушают их секреты, обидятся и навредят им.

– Вот слушайте, что я скажу, – скороговоркой молвила Резунка. – Запрошлым летом, как за рудой на болота ездили, мой братик младший тоже лешего в лесу повстречал.

Девушки примолкли, повернули к товарке головы, та рассказывала не неизвестно о ком, с которым приключилось невесть что, неизвестно где, и о чём рассказ дошёл через десятые руки, а почти что о самой себе. Резунка, удостоверившись, что ни единое её слово не летит мимо ушей, заговорила неторопливо:

– Он в лесу дрова готовил. И вот раз почуял неладное. Место знакомое, который день туда приходил, а узнать не может. Давай скорей бубенчики трясти и наговор шептать. Леший не выдержал, как зашумит, затрещит, птицей желтоглазой обернулся и на Ставрика глядит. Братик заговор шепчет, сам лук взял, стрелу из тула вытащил, а пустить стрелу в ту птицу не может – руки онемели. Ни лук поднять, ни стрелу наложить, ничего не может – руки как не свои. Стоит и только заговор шепчет. Птица поглядела, поглядела, крыльями как захлопает, аж ветер по лесу пошёл, и улетела.

– Да-а, – протянула молчунья Божидара, – без оберегов, да не знаючи заговоров, в лес и соваться нечего.

– Материнский оберег – он от всякой напасти спасёт, – заключила Преслава.

В избе появилась ещё одна девушка – краснощёкая, круглолицая толстушка Павнуша. Выглядела Павнуша бедновато. Кожух овечий, некрытый, поршни грубые, не крашеные, без плетешков. Голову украшала простая ленточка, даже без бахромы. Но некоторая убогость одежды, казалось, мало трогала девушку. Уста её беспрестанно улыбались, голосок звенел колокольчиком. Товарки уважали Павнушу, та была большой мастерицей плести венки.

Преслава выставила малую ендову с мёдом, положила рядом потаковку. Гостьи засуетились, снедь из корзиночек переместилась на стол. Всего тут было вдосталь – жареная поросятина, житный хлеб, ватрушки, сладкие медовики. Прижмуриваясь, вытягивая губы трубочкой, выпили по потаковке, захихикали. Яства лежали нетронутые – за праздники наелись и жареного, и варёного. Лениво жевали сладкое. Ведунья сидела тут же, молчала, словно и невдомёк было, зачем собрались ночные гостьи.

– Преслава, расскажи, как Хорс на Заре-Зарянице женился, – зардевшись и потупив глаза, молвила Зарева.

Тихоню тут же перебила Снежана:

– Нет, лучше как Перун к Диве-Додоне сватался.

– Про Дажьбога и Живу-Лебедь! – воскликнула Резунка.

Ведунья поднялась. Бубенчики издали весёлый перезвон. Желанка услужливо подала потаковку мёда. Преслава выпила, лукаво оглядела девушек.

– Ну, слушайте, – и, сев на табуретку напротив гостий, повела рассказ: – На дальний остров Буян, на высокий крутой бережок слетались чудесные птицы. Слетались, о Сырую Землю ударялись, оборачивались красными девами. Были те девы красы несказанной, невиданной. То не птицы слетались, то Заря-Заряница с вечерней зарёй, с Ночью тёмной непроглядной.

При этих словах Зарева хлопнула в ладоши, счастливо и благодарно посмотрела на Преславу. Ведунья на миг сжала губы, призывая к молчанию, и продолжала:

– Собрались девы купаться, сняли с себя сорочки – крылья лёгкие, оперённые. С тела белого сняли перышки и пошли к морю синему. Они в волнах играют и песни поют, смеются и плещутся. А как они оперение скинули, вышло на небо Солнце Красное, появился великий Хорс.