Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

– О душе, о душе печься надо, – повторил раздражённо поп, вызывая у Беляя недоумение своим раздражением. – Бог примет покаявшихся и страдающих за веру. Богу все едины, и раб, и боярин, и богатый, и нищий. О душе печься надо. Повернул бы родителей своих к вере Христовой, тем бы спас их. Вот это был бы богоугодный поступок. А ты о плоти позаботился, а не о душах. Пострадали бы в закупах да пришли бы к Отцу нашему Небесному, тем бы милы стали Богу.

– Так я что ж, неверно поступил? – спросил обескураженный поповским гневом Беляй.

Иакинф тяжело посмотрел на глупого простолюдина, не способного понять очевидных вещей, молвил:

– Помни, как учил Христос: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня». Ладно, иди. Поразмысли над моими словами. Да в другой раз у меня совета спрашивай, а не у своих братьев-язычников.

Словно ушат холодной воды опрокинули на Беляя.

Глава 12

1

Труден путь проповедника, обращающего язычников в правую веру. Колдобин, всяческих неустройств, да просто обид, унижений много больше радостей. Радость одна – спасение душ, приращение христиан. Образец для отца Иакинфа – святой апостол Павел, кто из свирепого язычника, гонителя веры Христовой обратился не просто в христианина, но в вернейшего ученика Христа. Бывал Иакинф в Болгарии, где некоронованный царь болгарский Симеон-Самуил отделился от Константинополя и учредил своё патриаршество. Беседовал с тамошним священством о великих делах учителей, братьев Кирилла и Мефодия, жизнь положивших на святую цель – распространение веры Христовой среди славянства. Из Болгарии ушёл в Корсунь, поклониться мощам святого Климента и ученика его Фивы. В Корсуне же отец Иакинф был рукоположен в сан епископа, и, напутствуемый святыми отцами, отправился на Русь, обращать народ огромной, богатой страны в веру Христову. Год прожил у братии в Киеве, учил язык русичей, читал Евангелие, переложенное кириллицей. И вот уже шестое лето он в Новем Городе, городе, погрязшем в мерзком язычестве. Ох и трудно вытравлять из душ язычество. Крещёные, а просят помощи не у Богородицы, а у своих рожаниц. В непотребных игрищах участвуют. Бесовские пляски для них – праздник великий. Яйца знаками бесовскими расписывают, с горки катают, да мало ли ещё каких непотребств творят! Но не только языческие непотребства снедали душу отца Иакинфа. Не было единства не только во всей вере Христовой, но и в правой греческой. Латыняне святотатствовали – чертили святой крест на земле, а потом ту землю ногами попирали. Прав был патриарх Фотий, предъявивший папе римскому Николаю шестьдесят претензий об отступлении Рима от правой веры. Латыняне не блюдут постов во всей строгости, попускают плоти, тяжкие грехи прощают за мзду. Тем в гордыне своей вмешиваются в промысел Господа нашего. Ибо грехи прощать – божье дело, не человеков. Отец наш Небесный прощает грехи покаявшимся. Покаяния в грехах он ждёт, а не мзды.

Но нет единомыслия и в правой вере. Святая троица – бог-отец, бог-сын и святый дух не единосущи, но подобосущи. Потому и ушёл Иакинф в Болгарию, что не мог снести ереси, исходящей от патриаршего престола. Для константинопольских иерархов все, кто мыслит иначе, чем они, суть еретики. Еретик же хуже язычника, потому подвергается гонениям и всяческим мучительствам, о коих только подумаешь, дрожь пробирает. Чем дальше, тем более и более усугублялись расхождения отца Иакинфа с иерархами. Константинополь не признавал трудов великомудрого учителя Кирилла, измыслившего письмена, коими нёс слово божие диким славянским племенам. Только теми письменами и можно донести Христову веру многочисленному племени славяно-русов. Иерархи же, что константинопольские, что римские, признавали лишь три языка, на коих были начертаны надписи на кресте, принявшем Христовы страдания, и косностью препятствовали шествие Христовой веры к язычникам. Иерархи в гордыне и косности не хотели понять – русичи не имперские рабы, и дабы обратить их в правую веру, надобны иные средства, чем в Империи. Для русичей бог не пантократор, вседержитель, но всемогий и всеблагий. Уповал отец Иакинф на великого киевского князя Владимира. Примет князь веру христианскую – и народ свой тому принудит. Того же хотел и Константинополь. Но знал Иакинф о сонме оголодавших, жадных попов, прозябавших в имперской столице. Для коих не слово божье главное, но обильные приходы. Примет Владимир крещение от Константинополя, и хлынет та орава на Русь, и только испортит великое дело.

Жизнь отец Иакинф вёл суровую, отягощённую ночными бдениями, ущемлениями плоти. Не только строго и неукоснительно соблюдал посты, но и в обычные дни питался весьма скудно. Чёрствый хлеб да вода являлись его обычной пищей. Ничем не потакал святой отец жадной до удовольствий плоти. Не холил тело в тепле, не нежил мягкими постелями, не закутывал в меха в зимнюю стужу. Хмельного в рот не брал, жен чурался аки дьявола. Лишь по великим праздникам, как-то, Пасха или Рождество позволял себе откушать скоромного. Человека отец Иакинф считал от рождения грешным, ибо жизнь тому явилась благодаря мерзостному совокуплению. В юношеские годы по наивности попал Иакинф в покои вдовой матроны, обременённой годами, но молодящейся, ненасытной к утехам. Под благочестивым ликом скрывалась сущая дьяволица. Пребывание в спальне развратницы, ведавшей, казалось, все ухищрения плотских наслаждений, породило у будущего Христова проповедника предвзятое отношение к женщине как к существу насквозь греховному, низкому, помышляющему лишь о срамном, о котором и думать отвратно.

Как можно возлюбить людей, погрязших в мерзости? Твёрдо помнил епископ слова Иисусовы: «И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берёт креста своего и не следует за мной, тот не достоин Меня». Константинополь – оплот правой греческой веры – представлялся отцу Иакинфу огромным сосудом мерзости. Смысл жизни видел в покаянии, в постоянном, непрекращающемся искуплении первородного греха. Человек есть человек. Дух Иакинфа пребывал с Богом, а тело, при воспоминаниях о срамных ночах, вожделело. Днём отец Иакинф не мог без отвращения думать о том, что происходит между мужчинами и женщинами. Ночью же плоть оказывалась предоставленной самой себе, и, проснувшись, поутру отец Иакинф плевался, вспоминая ночные утехи в сладостных сновидениях. Потому епископ ненавидел собственную плоть и накладывал на неё всевозможные тяготы. С молодых лет повёл отец Иакинф суровую и безжалостную борьбу с собственным телом и к зрелым годам преуспел в том. Женские прелести перестали горячить и волновать его кровь. К жизни отец Иакинф подходил с одним мерилом, жёстким, как Прокрустово ложе: всё, что не угодно Господу нашему, – скверна. Скверна же подлежит истреблению. Конечно, для уловления душ человеческих надобна немалая хитрость. Человеки – не глупые куры, сыпнул горсть зерна, и пойдут, куда угодно. Средства могут быть разными, но вести к одному итогу.

На Русь епископ пришёл с устоявшимися взглядами и правилами. Русичей, коих призвал себя обратить в истинную веру, считал дикими, необразованными. Дело заключалось не только в том, что те погрязли в мерзком идолопоклонстве. Русичи не почитали Власть и потому находились на одном уровне с дикими скифами. Почитание Власти должно быть в крови, ибо Власть есть порядок. Так мыслил ромей. Можно ненавидеть сборщика подати, нотария, комитов, префектов, даже самого басилевса. Басилиссу можно считать продажной блудницей, коей не место в божьей церкви, и лишь благодаря похоти басилевса ставшей божественной. Но все вместе эти люди – Власть, установленная Богом. Подданным надлежит не просто повиноваться власти, но почитать её как божье установление. Как служение Богу требует особых, строгих обрядов, так и почитание Власти должно выражаться в специальных церемониях. У русичей такого не принято. В самом Киеве при проезде великого князя по улице подданные и не думают пасть в ноги, скинуть шапки.

Человек, не почитающий Власть, – глупое животное. Хватит ли жизни его для исполнения задуманного?

Два лета тому пришла из Киева благая весть. Окрестил киевский поп Владимира. И вот уже два лета всякими хитростями великий князь склонял к новой вере боярство, дружину и старцев градских, киевских. Но слишком медленно продвигалось дело. И в размышлениях своих Иакинф подумывал, что не только слово да молитва потребны для обращения язычников, но и меч. В Новом Завете о том прямо сказано. Удержать крещёных от бесовских плясок да игрищ – княжья воля потребна. Сколько новгородское священство ни билось, всё без толку. Князя, князя-христианина в Новгород надобно. Князя с верной дружиной. Новгородская верхушка вместе с тысяцким верховному волхву Богомилу покорны. Богомил же – главный противник священства в Христовой вере.