Стихотворения и поэмы - Ярослав Смеляков

280. ЛЮБЕЗНАЯ КАЛМЫЧКА

Курить, обламывая спички,—одна из тягостных забот.Прощай, любезная калмычка,уже отходит самолет.

Как летний снег, блистает блузка,наполнен счастьем рот хмельной.Глаза твои сияют узкоот наслажденья красотой.

Твой взгляд, лукавый и бывалый,в меня, усталого от школ,как будто лезвие кинжала,по ручку самую вошел.

Не упрекая, не ревнуя,пью этот стон, и эту стынь,и эту горечь поцелуя.Так старый беркут пьет, тоскуя,свою последнюю полынь.

281. МОЙ УЧИТЕЛЬ

Был учитель высоким и тонким,с ястребиной сухой головой;жил один, как король, в комнатенкена втором этаже под Москвой.

Никаким педантизмом не связан,беззаветный его ученик,я ему и народу обязан тем,что все-таки знаю язык.

К пониманью еще не готовый,слушал я, как открытьесамо, слово Пимена и Годунова,и смятенной Татьяны письмо.

Под цветением школьных акаций,как в подсумок, я брал сгорячадинамитный язык прокламаций,непреложную речь Ильича.

Он вошел в мои книжки неплохо.Он шумит посильней, чем ковыль,тот, что ты создавала, эпоха,—большевистского времени стиль.

Лишь сейчас, сам уж вроде бы старый,я узнал из архива страны,что учитель мой был комиссаромотгремевшей гражданской войны.

И ничуть не стесняюсь гордиться,что на карточке давней в Москвекомиссарские вижу петлицыи звезду на прямом рукаве.

282. СТЕПНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Как в той истории великой,давным-давно, в начале дня,не представляли мы калмыкабез кобылицы и коня, —

так в наше время, в нашу пору,нельзя представить облик твойбез узкоглазого шофераи без машины удалой.

Отрадно ехать на машинесквозь золотистые валы:кусты зеленые полынии одинокие орлы.

Я всё трясусь в автомобилевдоль по дороге столбовой,и шлейфы самой тонкой пылитрепещут где-то за спиной.

Всем недругам своим на завистьты развернулась в полный рост.И волосы твоих красавиц —как ночь без месяца и звезд.

А на привале под пластинки,когда стихают зной и пыль,они трепещут, как тростинки,и гнутся, как степной ковыль.

283. КАЛМЫЦКАЯ КОННИЦА

Твоя недюжинная сила,от наслажденья хохоча,за Стенькой Разиным ходилаи обожала Пугача.

Твердыни наши охраняя,ты в черной бурке с башлыком,с кобылы медленно свисая,рубила недругов, блистаясвоим решающим клинком.

По следу гиблому французов,гоня туда девятый вал,тебя угрюмо вел Кутузов,седой российский генерал.

Во всем своем великолепье,землей парижскою пыля,ты принесла седло и степина Елисейские поля.

Вдоль по бульварам знаменитым,между растворенных дверейстучали мягкие копытаверблюжьей конницы твоей.

Ты в наше время не устала,но, тем набегам вопреки,своих верблюдов расседлалаи в ножны вставила клинки.

Ты нынче трудишься проворно,живешь, как пахари живут.Но пахнут степи нефтью чернойи маки красные цветут.

284. ВАСИЛИЙ КАЗИН

Василь Васильич Казинсемидесяти летумен, благообразени тщательно одет.

Он сам            своих же строчеклирический герой:отец — водопроводчик,а дядюшка — портной.

Он вовсе не зазнался,поэт наш дорогой,что с Лениным снималсяна карточке одной.

Тем утром пролетарскимего средь запевалзаметил Луначарский,Есенин целовал.

Ему не нужен посох,он излучает свет,лирический философсвоих и наших лет.

Он был все годы с теми,кто не вилял, а вел,его мололо время,и он его молол.

И вышел толк немалыйиз общих тех работ:и время не пропало,и он не пропадет.

285. ОБРАЗОВАНИЕ

Я жизни сложную наукуне то чтобы в одной из школ,а постепенно, самоукой,одной усердностью прошел.

Весь мир, огромный и прекрасный,скопленье книжек и степей,теперь звучит единогласнов усталой памяти моей.

Двадцатый век, предельно сложный,в своем веселье и тоскевесь сопрягается надежнона черной классовой доске.

Во мне живут покамест немои ожидают невдалитеории и теоремысовместно с практикой земли.

Теперь могу я, коль случится,чтоб молодым хоть что-то дать,не только медленно учиться,но и неспешно обучать.

286. ЖЕЛТАЯ КОФТА

Не для трудящейся питерской Охты,не для братвы прибалтийской морскойсшита ужасная желтая кофтамаминой слабой, неверной рукой.

Ровно прострочена крупная строчка,намертво выстроен пуговиц ряд.Что ж, громыхай, запятая и точка,бейте, литавры, бесчинствуй, набат!

Важное дело исполнено вроде.Дышит растерянно бедная мать.Желтую кофту одернул Володя,глянул в окно и пошел выступать.

Желтая кофта покроена ловко,выстрочен празднично каждый стежок.Скоро старьевщик как раз за рублевкукупит ее и засунет в мешок.

287. МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ

Кому воздать? С кого мы взыщемтут, у забвенья на краю?Я в Пятигорске на кладбище,сняв шапку, медленно стою.

Ах, я-то знаю, что поэта,внушавшего любовь и страх,давно в могиле этой нету,лишь крест печальный в головах.

Над опустевшею могилойостался только навсегдатот крест, которым осенилаРоссия вся себя тогда.

Его без пастырского слова,как будто пасынка земли,на лошадях в гробу свинцовомсквозь пол-России провезли.

Он был источник дерзновенныйс чистейшим привкусом беды,необходимый для вселеннойглоток живительной воды.

288. БЕЛОРУСАМ

Вы родня мне по крови и вкусу,по размаху идей и работ,белорусы мои, белорусы,трудовой и веселый народ.

Хоть ушел я оттуда мальчишкойи недолго на родине жил,но тебя изучил не по книжкам,не по фильмам тебя полюбил.

Пусть с родной деревенькою малойбеспредельно разлука долга,но из речи моей не пропалобелорусское мягкое «га».

Ну, а ежели все-таки надоперед недругом родины встать,речь моя по отцовскому складуможет сразу же твердою стать.

Испытал я несчастья и ласку,стал потише, помедленней жить,но во мне еще ваша закваскане совсем перестала бродить.

Пусть сегодня простится мне лично,что, о собственной вспомнив судьбе,я с высокой трибуны столичнойговорю о себе да себе.

В том, как, подняв заздравные чаши,вас встречает по-братски Москва,есть всеобщее дружество наше,социальная сила родства.

289. НАЗЫМ