Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский

первозданном, казалось бы, виде. – Надорван слегка конверт? Да это тьфу, ерунда! Пока письмо до адресата дойдет, сколько рук переменит! И бросают мешки с корреспонденцией, и трясут, иной раз в таком виде письмо получишь – страх Божий! А тут порыв маленький, муха не пролезет – кто внимание обратит? Я еще и утюжком велю поправить – горяченьким, с паром.

– Вы истинным виртуоз своего дела, господин Марковский! – Путилин встал, одернул мундир. – Поражен и восхищен безмерно. Ну а за сим не смею более обременять своим присутствием, Всеволод Иванович!

– Что вы! Что вы! – замахал руками Марковский. – Мне даже приятно поговорить со знающим человеком, способным оценить, так сказать… Да-с… Иван Дмитриевич, драгоценнейший мой! – Марковский, провожая гостя, засуетился, забежал вперед, робко тронул рукав путилинского мундира. – Иван Дмитриевич, но я… Могу ли я и впредь надеяться на обещанную конфиденциальность по поводу моих особых амурных пристрастий, так сказать?..

– Можете, господин Марковский! – весело ответил Путилин. – Можете, пока мы дружим. Вы меня понимаете?

– Вполне! Вполне! Можете всегда рассчитывать на меня, ваше высокопревосходительство.

На лестнице улыбка с лица Путилина сползла. А в карету он уже садился с таким мрачным видом, что кучер Федор только крякнул тихонько и, понимающе поджав губы, хлестнул по лошадям.

Было от чего быть мрачным Ивану Дмитриевичу Путилину, главе Сыскной полиции Санкт-Петербурга. Из письма шефа жандармского корпуса Дрентельна со всей очевидностью явствовало, что он хочет любой ценой выполнить монаршее пожелание о молчании арестованного гвардейского прапорщика Карла фон Ландсберга. Этой ценой было распоряжение Дрентельна насчет убийства прапорщика в зале суда – в том случае, если он, вопреки обещанию, начнет говорить о том, о чем говорить было никак нельзя.

В своем письме, адресованному доверенному начальнику Одесского жандармского управления, Дрентельн распорядился разыскать, подготовить и срочно откомандировать в Санкт-Петербург известного своей меткостью агента из польских бунтовщиков, пана Войду. Одетый в офицерский мундир и с соответствующими бумагами и легендой, Войда должен будет проникнуть в зал судебного заседания и «под влиянием аффекта и естественного возмущения русского офицера позором своего собрата» поразить Ландсберга из револьвера. Войду, разумеется, после его выстрела могут схватить и арестовать. Однако Дрентельн, в числе прочего, указал на необходимость подготовки соответствующих бумаг и легенды относительно душевной болезни «офицера-патриота».

Что ему предпринять в сложившейся ситуации – Путилин пока просто не знал.

Ретроспектива-6

Голубиная стая, обосновавшаяся во дворе Литовского тюремного замка, состояла из пяти-семи десятков изрядно откормленных на арестантском пайке птиц. Обитатели замка, обреченные на долгое вынужденное безделье, открыли в голубях источник развлечения. У многих камер и их обитателей были «свои», прикормленные птицы. Да и сами голуби считали те или иные окна своими, и с восходом солнца многие устремлялись именно туда, сгоняли с излюбленных подоконников непрошеных собратьев. Наскоро набив зобы арестантским хлебом, голуби с утробным воркованием принимались тут же ухаживать за голубками, чистили перья, дремали, и неожиданно, как по команде, вдруг срывались с места и улетали.

До поселения в камере Ландсберга его окно не пользовалось у голубиной братии популярностью. Лишь изредка на подоконник слетали молодые или слабые птицы, изгнанные с других мест более сильными собратьями. Когда Ландсберг начал сыпать за окно крошки, это подношение пару дней оставалось незамеченным. Солнце и ветер быстро подсушивали угощение, делали его неаппетитным для избалованных обильным кормом птиц.

Однако появление на негостеприимном прежде подоконнике угощения птицы вскоре заметили. Сначала здесь начали хозяйничать воробьи, потом их суета привлекла внимание голубей.

И вот уже Ландсберг с детским интересом стал ежедневно наблюдать за птицами. Встав утром и еле дождавшись конца пересчета тюремщиков, он спешил к окну, подсыпал туда угощение и с нетерпением ждал пернатых гостей.

И вот хлопанье крыльев возвещало прилет сизарей.

Встав на табуретку, Карл приникал лицом к решетке и осторожно, чтобы не спугнуть, протягивал к птицам руку, пытался погладить перья.

Он открывал для себя разницу в поведении птиц, дивился строгой иерархии в стае.

С удивлением он открыл для себя и то, что мирная птица голубь на самом деле довольно жестока к слабым и раненым собратьям.

Все это надолго порой отвлекало мысли Карла Ландсберга от тягостных и мучительных дум о себе и своей судьбе. Заставляло меньше размышлять о смерти и больше – о жизни. Кроме того, в эти утренние минуты общения с голубями узнику хорошо думалось, а полет мыслей взлетал в белесое или хмурое небо вместе с вольными птицами.

Ландсберг с трудом мог примириться с быстротечностью времени. Казалось, совсем недавно вместе с единственным другом Марком Ивеличем он проходил горнило двух войн и строил далеко идущие планы. Во многом эти планы были связаны с Марией…

Две короткие встречи на балах, под прицелом сотен глаз, несколько минут ни к чему не обязывающих бесед – но Карл чувствовал, что Машенька прочно вошла в его жизнь. Более того: молодой гвардеец был уверен, что его пылкие чувства небезответны! Это наполняло его восторгом и селило в глубине души колючее недоверие.

Как так? С ним, выросшим и возмужавшим в казармах, все понятно. Но Мария Тотлебен – она-то родилась и выросла в вельможных покоях, в окружении высокопоставленных дам и кавалеров. Брат Николай – флигель-адъютант императора, сестра Матильда замужем за бароном Рудольфом фон Унгерн-Штернбергом, сестра Ольга имела мужа генерал-лейтенанта Волькенау. Муж Евгении – начальник императорской Канцелярии по принятию прошений барон фон Бенингсгаузен-Будберг, супруг Софии – генерал-майор, камергер барон фон Майдель…

И нынешняя должность Марии – сонм блестящих офицеров, царедворцев. Карлу было не по себе – почему Мария явно благоволила к простому гвардейскому офицеру, будто не замечая своего великосветского окружения?

На благотворительном балу Мария словно невзначай поинтересовалась: сообщил ли Карл ее отцу, что его рекомендация в Николаевскую инженерную академию принята? Ландсберг смутился: он действительно не успел поблагодарить графа Тотлебена за оказанную протекцию.

Пока он обдумывал оправдание, Мария озорно прищурилась:

– А мне ее величество дает выходной день в ближайший понедельник! Подумать только: весь день разглядывать обновки сестер и слушать жалобы матушки на ее нескончаемые болезни…

– Если бы вы позволили, мадмуазель Мария, – сообразил Карл. – Если бы вы позволили отдать визит вашему батюшке именно в понедельник… Как вы полагаете, Мария, дозволят ли ваши батюшка и маменька «украсть» свою любимую дочь для посещения театра?

– Я-то дозволю, – рассмеялась Мария. – А вот мой знакомый сапер-гвардеец – не смутят ли его многочисленные мужья моих сестер и сами сестры? Их у меня, чтобы вы знали, целая дюжина! Бедный папенька! Он не стесняется признаться, что постоянно путает имена дочерей, а встретив их поодиночке, не может сразу вспомнить имя!..

Карл лишь молча и с обожанием глядел на