Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский

местонахождении «черного кабинета», куда можно было попасть тремя путями. Первый лежал через служебный вход возле дверей для публики. Разумеется, там сидел швейцар, и визит в здание столь важной персоны, как Путилин, стал бы немедленно известен Почт-Директору Владимиру Федоровичу Шору. Попасть на третий этаж почтамта, где официально «гнездилась» цензура иностранных газет и журналов, можно было и из зала для публики, через неприметную дверь у разделяющего зал барьера. Но и там сидел дежурный сторож, объявляться перед которым Путилин и вовсе не желал.

Марковский уверял, что таким путем в секретное помещение перлюстрации могли, согласно высочайшему соизволению, зайти только три человека – сам государь, министр иностранных дел и господин Почт-Директор, ежедневно являющийся сюда за очередным пакетом для министра.

Путилину оставался один путь – с черного крыльца, куда, кроме собственно перлюстраторов, обычно шли только сторожа да истопники с дровами и водой.

Карета остановилась. Путилин, помедлив, быстро перекрестился, выбрался наружу и широко зашагал к низкому крыльцу. Резко распахнул без стука дверь. Сторож в мундире почтового ведомства при виде генерала в парадном мундире, при всех орденах и шпаге подавился чаем, вскочил и вытянулся во фронт.

– Господин Марковский у себя? Это наверх, кажется, любезный? – Путилин чуть помедлил, стягивая перчатки и с нарочитой брезгливостью оглядывая помещение.

Сторож колебался всего долю секунды. Разумеется, ему было строго-настрого приказано никого наверх не пускать, а случайных посетителей гнать взашей. Но попробуй-ка взашей этакого генерала… Сторож судорожно кивнул, сдернул с головы шапку с кокардой и молча указал рукой на лестницу.

– Ты бы подмел тут, что ли, братец! – проворчал Путилин и зашагал наверх.

В верхней караулке и кухне одновременно, где на большой плите стояло несколько полуведерных чайников, ситуация повторилась. За тем исключением, что сторожей тут оказалось целых пять. При виде генерала все вскочили, зацарапали крючками вороты расстегнутых мундиров.

– Марковского ко мне, – отрывисто бросил Путилин, обмахнул перчатками табурет и не торопясь сел.

Сторожа переглянулись. Наконец старший не без робости обошел Путилина, приблизился к одной из двух дверей, осторожно постучал и робко повернулся к посетителю.

– Как прикажете доложить, ваше высокоблагородие?

– Путилин, – коротко усмехнулся углом рта начальник сыска и покрутил головой – как бы удивляясь существованию олухов, не знающих его в лицо.

В двери заскрежетал замок, и на пороге появился Марковский. Без сюртука, и галстука, в черных саржевых нарукавниках на белоснежной сорочке. При виде Путилина недовольное выражение лица чиновника сменилось изумлением, потом тревогой.

– Ваше высокопревосходительство… Вы? Господин Путилин?

Путилин легко поднялся, снова усмехнулся и прошел в полуоткрытую дверь мимо Марковского, словно не замечая его то ли протянутой для рукопожатия, то ли запрещающей вход в «святилище» руки.

– Неужели я настолько изменился с нашей последней встречи, господин Марковский? – отрывисто бросил он через плечо.

– Да… То есть, нет, конечно, ваше высокопревосходительство! – Марковский закрыл дверь и прислонился к ней спиной. – Но что случилось, ваше высокопревосходительство? Ведь мы… То есть вы, конечно! То есть – вы изволили обещать, что только в случае крайней необходимости, ваше высокопревосходительство…

– Успокойтесь, Марковский! Разве так встречают гостей? – Путилин прошелся по кабинету, с любопытством огляделся.

Кабинет напоминал обычное присутственное место, выделяясь разве что обилием высоких, под потолок, шкафов с глухими дверцами. Пахло сургучом, воском, мокрой бумагой. Три двери сообщали кабинет Марковского со смежными помещениями, где, негромко переговариваясь, трудились человек десять чиновников – все без мундиров и в нарукавниках. На всех столах, в том числе и у Марковского, под пузатыми лабораторными склянками горели спиртовки. Из наконечников каучуковых трубок, воткнутых в горлышки склянок, вырывались тонкие струйки пара.

– Но, осмелюсь спросить – что случилось, ваше высокопревосходительство? Ваш неожиданный визит…

– Успокойтесь, – повторил Путилин. – Ничего не случилось. Шел вот мимо – дай, думаю, зайду к старому знакомому.

Марковский натянуто и с недоверием улыбнулся.

– Да-с, уважаемый Всеволод Иванович! – весело продолжал Путилин, внимательно разглядывая ряды шкафов. – Вы, помнится, как-то обещали познакомить меня с вашим хозяйством, если не ошибаюсь! Я ведь не ошибаюсь, Всеволод Иванович?

– Да… То есть нет, конечно, ваше высокопревосходительство. Обещал-с…

– Вот и славно. Давайте, знакомьте. А уж потом, кстати, и о дельце одном поговорим, если вы не возражаете. Как там ваш племянничек поживает, кстати? Здоров?

От агентов Путилин знал, что «племянник» Марковского, которого во избежание публичного скандала пришлось отпустить без последствий, через некоторое время возобновил нежную дружбу со своим любовником. Они простили друг друга, и жизнь «бугров» вошла, кажется, в обычную колею.

Вопрос Путилина Марковскому не понравился, и начальнику полиции пришлось снова успокаивать собеседника, хлопать его отечески по спине и обещать дальнейшее строжайшее молчание.

– Ну же, драгоценнейший Всеволод Иванович! Говорите, не томите! Я чувствую, что ваша служба чертовски интересна и в высшей степени необычна.

Постепенно Марковский успокоился и начал рассказывать о своей службе – сначала монотонно, словно отбывая заученный урок. Потом, постепенно увлекшись, вскочил с места, начал раскрывать шкафы, доставать из ящиков стола различные тонкие лезвия, спицы, длинные пинцеты с причудливо изогнутыми захватами и другие гораздо более мудреные инструменты.

– Как вам известно, ваше высокопревосходительство, наша служба является одной из наиболее хранимых тайн государственной службы, нигде не прописанной и не обсуждаемой. Тем не менее, слухи о досмотре почтовой переписки в обществе циркулируют постоянно. И каких только гадостей, ваше высокопревосходительство, не наслушаешься порой, когда кто-нибудь в компании заведет речь о тайной перлюстрации. Гадостей, нелепых предположений, оскорбительных утверждений – ничем не подтвержденных. Слушаешь, бывало – и аж язык чешется оборвать врунов, представить службу нашу в истинном свете. Но приходится молчать, ваше высокопревосходительство! Молчать, а то и поддакнуть требуется, чтобы себя не выдать. Нам ведь тут нету дела до чужих секретов, личных симпатий и убеждений – пока речь не идет об основах! – Марковский поднял палец и потряс им в воздухе. – О том, что может нанести вред государству и самому государю! Вот докторов возьмите, к примеру. Особенно специалистов по женской части. Уж какие тут от них тайны, ежели они по долгу службы в самые интимнейшие закоулки женской конституции проникают. И ничего ведь не убывает с наших дам-с!

Марковский, заговорив о женщинах, тон свой ничуть не изменил, однако от Путилина не укрылась едва заметная гадливая морщинка в углах тонких губ чиновника.

– Смотрите, ваше высокопревосходительство – вот принесли нам очередной мешок с корреспонденцией. Тут писем до трехсот, а то и поболее. А через два часа изволь сдать почту обратно, уже проверенную. С выписками, с копиями, если требуется. Таких мешков ежедневно сюда приносят до десятка. Конверты, между тем, не должны нести никаких следов вскрытия. А письма-то еще прочесть надо, в содержание вникнуть. Иные господа