Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров

К тому времени Коля и Феогност больше десяти лет не общались, ничего о жизни друг друга не знали, и поразительно, что они, идя отдельно, каждый собственной дорогой, неожиданно и почти волшебно сошлись - письмо одного будто специально написано, чтобы дополнить, прокомментировать письмо другого.

Коля пишет Нате: "Когда Авраам ушел из Междуречья, когда он оставил и свою прежнюю веру, и свой род, это был его личный выбор и его личное обращение к Богу. Десятилетия он вообще был один, и лишь потом медленно, буквально шаг за шагом народился еще не народ, но хотя бы племя верующих в Единого Бога. Печать личного выбора в иудаизме есть и останется навсегда".

"Другое дело, - пишет Коля, - мы. Нас загнал в Днепр даже не священник, а князь, загнал всех, кого сумел разыскать (светская власть - тот камень, на котором стоит наша вера), и дальше, позже, нас крестили уже в младенчестве, словно боясь, что мы передумаем. То есть и по сию пору лично к Христу никто из нас не приходил, мы уверовали именно народом. Христианство - добро, которое было получено нами от власти, к которому власть нас принудила, и это тоже никуда не денется. Больше того - похоже, у нас крещена именно душа и тело народа, мы же крещены лишь как его часть, и стоит нам отойти в сторону, отделиться, о спасении можно забыть".

Двумя абзацами ниже: "Человек у нас проглочен народом, словно Иона Левиафаном, но когда-нибудь он освободится".

Кстати, Анечка, и со Спириным не очень ясно. Три письма назад я уверенно объяснял тебе, что за жертву он приготовил Христу. Писал, что он, Спирин, первый заместитель народного комиссара Госбезопасности, задумал покарать тех, кто совершил революцию, кто развязал Гражданскую войну, а заодно и верных псов этой неправедной власти - своих собратьев-чекистов. Если судить по результату - да, подобный вывод напрашивается, как напрашивается и то, что Спирин был гений, герой, сумевший придумать, рассчитать, главное же - ценой собственной жизни осуществить всю операцию.

В начале 39-го года Спирин был судим закрытым судом в составе главы Военной коллегии Верховного суда Ульриха, генерального прокурора СССР Вышинского и нового главы НКВД Берия и немедленно после вынесения приговора расстрелян. Но ведь могло быть и иначе. Недавно я, например, сразу от трех чекистов, работавших в "органах" в те годы, слышал, что приписывать Спирину антисоветские замыслы - полный бред. Он был верный солдат партии и самый талантливый руководитель "органов" со времен Дзержинского. Причина же произошедшей трагедии проста - события вышли из-под контроля. Слышал я и еще одно мнение. Спирин был убежденный сталинец. Вслед за вождем он считал, что чем мы ближе к социализму, тем ожесточеннее классовая борьба. Он верил, что сейчас, в 36-м году, необходима новая революция и новая гражданская война. В первой, бывшей почти двадцать лет назад, погибло не все зло. Немало его очень рано разглядело, что сила за революцией, и переметнулось на ее сторону. Спирин не сомневался, что нужна перманентная революция здесь, внутри страны. Соглашателей и оппортунистов надо выбраковывать и выбраковывать, чересчур быстро они нарождаются вновь.

Коля когда-то Нате писал, что при каждом повороте еврейской истории (исход из Египта, Вавилонское пленение) пять шестых народа откалывалось, навсегда из евреев уходило, и иначе народ бы не уцелел. То есть революция должна сменяться контрреволюцией, а та, в свою очередь, - новой революцией, сводя трусов и соглашателей с ума. Необходимо добиться, чтобы даже пройдохи из пройдох однажды запутались, поставили не на тех лошадей - и погибли.

Официально днем начала битвы на Ходынском поле, или Ходынской катастрофы, принято считать 16 июня, но первые две недели события развивались так вяло, что Спирин в телефонных разговорах с Натой именовал происходящее "стоянием на Угре". Тем не менее начнем с 16 июня. К этому времени на небольшом, метров в десять высотой, холме, что возвышается прямо на запад от центра Ходынского поля, для Спирина был оборудован передвижной командный пункт с самыми современными, какие тогда были в стране, средствами связи: их привезли и прямо на поле смонтировали "под ключ" немцы. Благодаря новой телефонии Спирин мог без коммутаторов и телефонных барышень буквально за считанные секунды связываться с любым управлением НКВД вплоть до Камчатки. Спирин опробовал систему в ночь перед битвой и остался ею очень доволен. Он не поленился одно за другим обзвонить каждое управление, и везде заранее назначенные им люди были на месте и в полной готовности. Такой связи не было и в Кремле - лишнее свидетельство надежд, которые возлагались на его операцию. Вдобавок решением секретариата ЦК все власти в стране, от министерств и обкомов партии до того же НКВД, получили специальный приказ выполнять любые спиринские распоряжения немедленно и не обсуждая.

Холм Спирин выбрал не из-за нужд связи: отсюда, несмотря на малую высоту, были прекрасно видны даже окраины Ходынского поля. До революции, когда на Ходынке располагалось артиллерийское стрельбище, именно тут дежурили офицеры, оценивающие точность и кучность батарейных залпов. Метрах в пятидесяти от холма, еще дальше на запад, в сторону слободы Сокол, где до революции квартировали многие семейные офицеры, протекала речка Таракановка, речка громко сказано, скорее, ручей метров в восемь шириной. Сейчас, летом, она обмелела, и вброд вода была не выше колена. По обеим ее берегам, почти у самой воды Спирин приказал поставить по нескольку больших армейских палаток прямо друг против друга, с правой стороны - для войска Феогноста, на левой - для Колиного. Вообще-то палаток, продовольствия, прочих припасов было заготовлено море; фактически все окружающие Москву военные склады были отревизованы Спириным и готовы при недостаче немедля привезти на Ходынку необходимое, но пока Спирин не спешил. Он понимал, что на раскачку понадобится не один день, форсировать подвоз нужды нет.

И рекой он разделил Колю с Феогностом тоже намеренно: поначалу неизбежно множество мелких и ничего не значащих конфликтов, на которые сдуру может быть растрачен запал. А тут два войска отделены плохонькой, но границей, и перейти ее, как Цезарю Рубикон, надо решиться. Здесь он был прав: братья, не видевшиеся двадцать лет, так друг друга раздражали, что договориться не могли ни о чем. Он вмешивался, но часто без большого толка. Ему, например, казалось, что в подробнейшем меморандуме об условиях поединка, который он направил Феогносту (его и в самом деле составляли зэки - десяток лучших в России специалистов по средневековому праву), учтено все, но выяснилось - нет, и теперь, буквально сводя Спирина с ума, с утра до вечера шли споры, почти каждый раз ничтожные, но Феогност с Колей по очереди вдруг заявляли, что это главное, что если проблема не будет незамедлительно решена, причем, конечно, в его пользу, выходить на бой он категорически отказывается. Спирин снова звал своих консультантов и снова утрясал, согласовывал.

Следует отдать Спирину должное, он долго пытался убедить и Феогноста, и Колю, что вопросы, которые они с таким жаром и так ультимативно обсуждают, могли бы быть посерьезнее. В частности, на второй день он спросил у обоих, почему бы им, не дожидаясь подхода основных сил, не вступить в бой с теми, что уже есть, или даже не сразиться один на один. Что от поединка они откажутся наотрез, он не сомневался, но, во-первых, чем черт не шутит, а потом ему хотелось посмотреть, что они ответят. Братья его предложение даже не стали обсуждать. Феогност лишь заметил, что личного противостояния между ним и Колей нет, сам Коля ему давным-давно безразличен. Коля же сказал, что - да, подобный поединок был бы желателен, но единственно потому, что пролилось бы меньше крови, в остальном он с Феогностом согласен: схватка между ними мало что решит. Кроме того оба согласились, что сотнями тысяч их сторонников, которые вот-вот соберутся на Ходынке, кто-то должен руководить, иначе все превратится в такую же бессмысленную давку и смертоубийство, какое было во время коронации Николая II.

В общем, дела выглядели удручающе, и Спирин пару дней спустя сказал навестившей его на командном пункте Нате, что, может, и зря он эту историю затеял: шарик надул большой-пребольшой, но стоит ткнуть иголкой - останется один фук. Кстати, и Феогност, и Коля тогда уже постоянно находились на командном пункте вместе со Спириным. Феогност обычно сидел от него по правую руку, Коля - по левую. Идущую по полю Нату они увидели все трое, и здесь братьям надо отдать должное: когда Ната подошла, Феогност с Колей повели себя подчеркнуто светски - встали, поздоровались, а затем отошли в сторону, чтобы не мешать ее разговору со Спириным.

Братья держались на Ходынке по-джентльменски в отличие от их армий. Оба войска состояли ровно из пяти человек каждое (Козленков был при Коле чем-то вроде адъютанта, с утра до позднего вечера он курсировал туда-обратно с приказами и донесениями) - они стояли на берегу прямо друг напротив друга, лишь изредка кто-то заходил в Таракановку, но не дальше, чем по щиколотку, и грязно ругался.