Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров

Кстати, Анечка, не думай, что то было минутным настроением, скажу, забегая вперед, что тогда же, причем сразу, по всей стране возник чрезвычайно трогательный и одновременно торжественный ритуал "приема в члены семьи" следователя, который вел дело твоего родственника, и другого чекиста - того, который приводил приговор в исполнение. В газетах, по радио происходившее освещалось и любовно, и на редкость подробно. Чекист становился на колени перед старшим в семье, и тот, прощая и благословляя, клал ему на голову руку. Дальше следователь вставал и подряд целовался с каждым из новых родных, сначала в лоб, потом в губы, затем по очереди в правую и левую щеки. После четырехкратного целования считалось, что он не просто член семьи, а как бы заменил ей покойного. В свою очередь, чекист брал на себя обязательство, не жалея ни сил, ни времени, главное же - раньше собственного отца, воскресить им убитого.

Однако к 36-му году замученные НКВД были еще не в каждой из советских семей; остальные, хотя и выслушали покаяние чекиста с сочувствием, по-прежнему продолжали требовать его казни и отказывались понимать родственников замученных. В общем, ситуация была неустойчива и могла повернуться в любую сторону. Действительно, в некоторых городах начались столкновения, были и убитые, и раненые, правда, страсти, хоть и не без труда, к полудню удалось унять. Спирин это предвидел и знал, что если он не желает новых жертв и новой гражданской войны, необходим какой-то решительный шаг, иначе окончательно переломить настроение ему не удастся. К счастью, нужный козырь у него был.

Пока две половины народа, набычившись, стояли друг против друга и любая искра, любое резкое слово готово было начать побоище, спиринский чекист, о котором толпа успела забыть, как-то легко, нигде и никого не толкнув, не задев, проскользнул через кольцо родственников и, взобравшись на помост, встал рядом со своим бывшим начальником. Тут его наконец заметили. Люди поняли, что им хотят сказать нечто очень важное. Они не ошиблись. "Вы наверняка читали в газетах, - после короткой паузы заговорил чекист, - что полгода назад была раскрыта и обезврежена подпольная диверсионная правотроцкистская группа в составе наркома Рабоче-крестьянской инспекции СССР Рудзутака Яна Эрнестовича, секретаря ЦК компартии Украины Постышева Павла Петровича и народного комиссара железнодорожного транспорта Кагановича Лазаря Моисеевича. Опаснейшая группа, которая по заданию британской разведки совершила множество актов вредительства на производстве и транспорте. В результате беспристрастного рассмотрения их дела в суде, учитывая тяжесть содеянного, всем троим обвиняемым был вынесен смертный приговор. Решение суда народ единодушно поддержал. Тогда же он был приведен в исполнение.

Следствие по делу Рудзутака, Постышева и Кагановича вели: комиссар госбезопасности второго ранга Иван Христофорович Толстиков, комиссар госбезопасности второго ранга Натан Леопольдович Коган, комиссар госбезопасности третьего ранга Федор Евграфович Лебедев; в исполнение приговор привел старший лейтенант Копченко Андрей Кузмич. Запомните имена каждого, потому что в результате их упорной, не прерывающейся ни на один день работы впервые после распятия Христа на земле было совершено чудо и воскрешен человек, давно лежащий во рву с пулей в затылке. Более того, впервые в истории воскрешен он был не Богом, а самим человеком.

Этим воскресшим, - медленно и торжественно чеканя слово за словом, произнес чекист, - стал любимец народа "железный комиссар" железных дорог Лазарь Моисеевич Каганович. Наш Лазарь! - возгласил он снова. - Кто хочет увидеть происшедшее чудо воочию, - добавил чекист уже спокойнее, - тому следует отправиться на железнодорожный вокзал города. Как мне десять минут назад сообщили из Москвы, скорый поезд с Лазарем Моисеевичем, идущий оттуда во Владивосток, проследует мимо городского железнодорожного вокзала по первому пути ровно через полтора часа".

Ясно, Анечка, что время везде было свое. Повторять сказанное нужды не было, минуту спустя на центральной площади, кроме двух чекистов, не оказалось ни души - остальных будто ветром сдуло.

В России тогда было примерно тридцать тысяч верст железных дорог и жило примерно сто пятьдесят миллионов человек. Значит, округляя, по пять тысяч на версту. И вот без преувеличения все, от мала до велика, включая немощных стариков и грудных младенцев, собрались и выстроились по обе стороны железнодорожных путей, чтобы увидеть воскресшего Лазаря Кагановича.

Заметь, Анечка, что Коля, причем без особого успеха, потратил на собирание народа пятнадцать лет, а Спирин собрал его за день. В Сибири люди стояли в один ряд, в Средней же Азии, где железных дорог было немного, а люди жили густо, вдоль путей тянулась бесконечная плотная лента в двадцать, а то и в тридцать рядов толщиной. Еще больше народа было, естественно, в Москве и Ленинграде, Нижнем Новгороде и Свердловске.

Рельсы начинают звенеть раньше, чем человек с наитончайшим слухом может различить паровозные гудки. И те, кому посчастливилось стоять возле железнодорожных путей, то и дело становились на колени и, приложив уши к металлу, пытались разобрать, не едет ли поезд с Кагановичем. Они вслушивались, а остальные, чтобы им не мешать, замирали и только иногда, хоть на них и шикали, принимались в нетерпении спрашивать: "Ну, что, едет? Едет?!".

Приказом Спирина в стране тогда было полностью прекращено железнодорожное сообщение. Не ходили ни пассажирские поезда, ни грузовые, не было движения даже на местных одноколейках. Паровозы и вагоны загнали в тупики и депо, забили запасные пути. Лишь по всем дорогам и на всех парах неслись сцепленные между собой два самых мощных из строящихся в России паровоза серии "К-17-51м", а к ним была приторочена высокая платформа с гробом, завернутым в кумачовый бархат. На нем, попирая смерть, спокойно стоял Лазарь Каганович, и только его седые волосы развевались на ветру.

Груз был легок, почти невесом, паровозы же такие мощные, с топкой, доверху полной лучшего донецкого угля; от напряжения машины тряслись, дрожали, из их нутра ежесекундно вырывался густой черный дым, подсвеченный пламенем, снопами искр, и от этого Лазарь Каганович, одетый в длинные белые одежды, казался не советским наркомом, а то ли ангелом, то ли летящим по небу в огненной колеснице Ильей Пророком. Что за одеяния на нем были - римская тога, саван, может, и развевающиеся одежды Колиных антропософов - честно говоря, мне выяснить не удалось, да и важно ли?

Едва те, кто стоял рядом с путями, сообщали, что Лазарь близко, в истомившемся народе сразу начиналось неслыханное ликование, крики восторга и любви к воскресшему. Вот уже был слышен не прерываемый ни на минуту, ревущий, будто стадо диких слонов, гудок двух паровозов; по мере того как поезд приближался, крики восторга и счастья усиливались, усиливались, хотя давно казалось, что больше некуда - все и так кричат, до предела напрягая свои связки. Наконец поезд делался виден. К счастью, платформа была высокой, вдобавок сам Лазарь стоял на гробе, то есть еще выше, в итоге его мог видеть каждый, даже оказавшиеся в дальних рядах маленькие дети.

Описать, что творилось с людьми, когда поезд, гудя, а Лазарь Каганович рукой приветствуя их, стремительно проносились мимо, - невозможно. Но и когда состав скрывался за поворотом, или там, где путь был прям, как стрела, за линией горизонта, никто не расходился, более того, стоящие в первой линии, сколько их ни молили, не уступали места другим, люди ждали, когда воскресший Лазарь - теперь с востока - снова промчится мимо них, и дождавшись, ликовали не меньше прежнего.

Поездов с Лазарем, очевидно, было несколько, иногда они встречались и тогда приветствовали гудками не только собравшийся народ, но и друг друга. Те, на чьих глазах, рядом с кем это происходило, числились особыми счастливчиками, считалось, что в своем поколении они будут воскрешены первыми. Торжествуя, они кричали с утроенной силой и восторгом.

Праздник воскрешения продолжался целую неделю. Целую неделю из одного конца страны в другой, с севера на юг и с запада на восток, не замедляя хода на стрелках и не замечая вечно зеленых светофоров, мчались и мчались составы с Лазарем, но, как бы ни были они стремительны, перед ними и рядом с ними, не отставая ни на шаг, ни на полшага, неслась могучая волна народного счастья, радости, что воскрешение началось. Пришло все же время, которого так мучительно, так безнадежно долго ждали, так просили, так звали и торопили. Сколько на земле было зла, горя, несчастий, сколько голода и смертей - и вот, кажется, Адамов грех искуплен, вина наша прощена, человеческий род возвращается к Богу. И Бог ждет человека. Ждет всех, живых и мертвых, грешных и праведных - всех ждет, всех любит и всех зовет, потому что все мы, все-все до последнего - Его дети. И может быть, больше Он ждет именно грешных, измученных, искореженных злом, исстрадавшихся, ведь, в конце концов, не здоровые нуждаются во враче, а больные. Их, нуждающихся в Боге сильнее других, Он первыми и ждет.