Невеста Нила - Георг Эберс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С этими словами полководец повернулся к векилу спиной и вышел из комнаты. Когда за ним затворилась дверь, Обада сжал кулаки и погрозил ими вслед своему господину и укротителю. Глаза его сверкали бешенством, и он метался по комнате рыча, как пойманный зверь, пока не пришли невольники убирать посуду. Необузданный дикарь не любил, когда ему напоминали о том, что он утаил часть денежного транспорта, посланного наместником халифа в Медину.
XXV
Орион возвращался домой при свете луны и звезд. Он высоко держал голову и чувствовал, что у него так легко на сердце, как не бывало ни разу со времени знаменательной прогулки по Нилу в обществе Паулы.
Переехав плавучий мост, он направился не к своему жилищу, а к дому Руфинуса. Прохладный воздух ночи был так приятен, что не хотелось запираться в комнатах.
Молодой человек чувствовал, как будто с него свалился тяжелый гнет, и его неудержимо влекло туда, где жила любимая девушка. Она, конечно, с радостью примет известие, что наместник сочувствует планам Ориона и относится к нему почти с отеческим расположением.
Покойный Георгий высоко ценил ум, благородство и справедливость этого араба. Орион также видел в Амру идеал благородного мужества. Сравнивая его с важными сановниками и военачальниками, подвизавшимися при византийском дворе, сын мукаукаса не мог удержаться от улыбки: они настолько походили на этого почтенного и вместе с тем живого и добродушного человека, насколько неуклюжие египетские кумиры похожи на изящные статуи греческих ваятелей. Орион невольно благословлял память отца, избавившего родину от владычества греков. Сегодня покойный Георгий был бы доволен своим наследником. Эта мысль наполняла его душу глубокой отрадой, и юноша давал себе слово не изменять намеченной им высокой цели. «Жизнь есть священный долг, обязательное служение общему благу и истине». Этот девиз был подсказан ему Паулой, и Орион надеялся в скором времени оправдать его на деле, что даст ему право соединить свою судьбу с судьбой благороднейшей из жен.
Занятый такими думами, он приблизился к жилищу Руфинуса. В боковой комнате верхнего этажа, выходившего на реку, виднелся свет. Молодой человек не знал, в какой части дома жила Паула, но инстинктивно догадывался, что огонь горит у нее. К освещенному окну подошла женская фигура, в которой нетрудно было узнать кормилицу Паулы Перпетую. Стук подков разбудил ее любопытство, однако сириянка не узнала в темноте всадника.
Орион медленно поехал дальше, и когда оглянулся в надежде увидеть свою возлюбленную, то заметил длинную темную тень, двигавшуюся с одного конца комнаты до другого. Эта тень не могла принадлежать ни Перпетуе, ни ее стройной госпоже, а только мужчине необыкновенно высокого роста.
Остановив коня и хорошенько присмотревшись, Орион узнал Филиппа.
Полночь уже миновала. Каким образом Паула могла принять в своей комнате гостя в такой неурочный час? Не больна ли она? Или, может быть, эта комната не ее? Не пришли ли они сюда совершенно случайно? Женщина, которая проходила в настоящую минуту мимо окна с протянутой рукой, направляясь прямо к фигуре мужчины, была, конечно же, дочь Фомы! Сердце Ориона забилось сильнее. Его самолюбие было задето, хотя он много раз замечал дружеское расположение между Филиппом и Паулой. Неужели что-нибудь большее, чем дружба и невинное доверие молодой девушки, заставило ее принять услуги и покровительство этого человека? Нет, едва ли он мог завоевать сердце Паулы, внушить ей пылкое чувство! Однако… Кто знает?… Филипп имел только два недостатка: некрасивое лицо и низкое происхождение, но зато немало качеств, способных пленить женское сердце. Врач был только на пять лет старше Ориона, и сын мукаукаса вспомнил в эту минуту, какие взгляды бросал он сегодня утром на Паулу.
Очевидно, александриец любил ее. Даже в одежде Филиппа не замечалось прежней небрежности именно с тех пор, как Паула поселилась у Руфинуса.
Орион никогда еще не испытывал чувства ревности, и не раз осмеивал его в других. Теперь ему в душу закралось мучительное сомнение. Неужели он встретит соперника в лице врача? Конечно, молодой ученый обладал многими преимуществами, но в глазах женщин сын мукаукаса должен был иметь над ним перевес. Однако присутствие Филиппа в комнате Паулы в такой поздний час невольно тревожило влюбленного юношу. Он с досадой дернул поводьями, лошадь, не привыкшая к грубому обращению, заупрямилась, совершенно забыв свою превосходную выучку. Всадник затеял настоящую борьбу со своим конем, который вертелся, как волчок, вставал на дыбы. Когда ловкому наезднику удалось наконец укротить его, Орион погладил рукой крутую шею скакуна и огляделся вокруг, тяжело переводя дух.
Тем временем он успел отдалиться от дома Руфинуса на добрую сотню шагов; теперь перед ним виднелись группы деревьев в саду Сусанны; там окна были также освещены. Три окна очень ярко, а два другие гораздо слабее, точно в комнате горела одна-единственная лампа. Сын Георгия не обратил бы на это особого внимания, но возле колоннады под верхним этажом стояла, прислонившись к раме одного из освещенных окон, женская фигура. Ее обладательница так далеко вытянула шею, что свет пробивался сквозь локоны, окружавшие ее головку.
Это Катерина подслушивала разговор Вениамина со священником Иоанном, маленьким, незаметным человеком, но, по словам покойного Георгия, значительно превосходившим старого епископа Плотина умом и энергией.
Молодому человеку было бы легко следить за каждым движением бывшей невесты, но он не хотел подсматривать за ней и продолжал свой путь. Между тем образ Катерины рисовался в его воображении, но рядом с ней Орион видел свою возлюбленную, и Паула затмевала царственной красотой дочь Сусанны.
Юноша припоминал каждое слово, сказанное ему сегодня двоюродной сестрой, это светлое воспоминание рассеяло в нем недавнюю досаду. Та, которая была готова разделять его надежды, которая питала к нему доверие и согласилась принять его покровительство, благородная девушка, умевшая обуздывать его страсти и бурные порывы, дочь великого героя не могла поступать легкомысленно! Недаром покойный мукаукас любил ее, как дочь. Паула неспособна уронить свое женское достоинство, сомневаться в ней — значило оскорбить ее. Если Филипп любил дамаскинку, то она платила ему только дружбой, и в их отношениях не могло быть ничего предосудительного.
Орион свободно вздохнул при этой мысли. Тут на дороге ему встретился собственный слуга, который был послан по делам и теперь возвращался домой.
Сын Георгия спрыгнул с седла, приказав рабу отвести домой коня, ему хотелось пройтись пешком, чтобы обдумать на досуге свое положение. Пробираясь сбоку улицы в тени сикомор, юноша услыхал торопливые крупные шаги человека, шедшего по другой стороне, и узнал в запоздалом пешеходе Филиппа. Бедный молодой человек нисколько не походил на счастливого соперника. Он брел, понуря голову, и даже хватался за нее рукой, как будто в порыве отчаяния. Его печальный вид мог вызвать не зависть, а сострадание. Врач не заметил Ориона. В уверенности, что никто не видит его, он глухо стонал, будто от боли. Через несколько минут ученый повернул в один дом, откуда слышались громкие жалобные крики, и скоро снова вышел на улицу, с недоумением покачивая головой, точно раздумывая над какой-то неожиданностью. Наконец он исчез в воротах другого дома. То было громадное здание, похожее на дворец. Штукатурка на нем частью обвалилась, а окна верхнего этажа представляли собой большие проемы с обломанными косяками. В прежнее время здесь помещалось городское казначейство, а нижние комнаты были красиво и удобно отделаны для высших чиновников финансового управления. Они обычно жили в Александрии, но во время своих разъездов по округам часто проводили по несколько недель в Мемфисе. Однако арабы перенесли финансовое ведомство Египта в новую столицу Фостат, на противоположном берегу Нила, а городское казначейство было переведено в дом наместника. Сенат Мемфиса нашел слишком убыточным для себя разобрать громадное здание и с удовольствием сдал нижние комнаты внаем врачу Филиппу и язычнику Горусу Аполлону.
Оба ученых жили хотя и в отдельных помещениях, но имели общую прислугу и стол. При Филиппе жил его помощник, скромный и образованный александриец. Когда молодой врач вошел в просторный рабочий кабинет своего маститого друга, тот сидел в большом кресле у стола; перед ним лежало множество развернутых свитков, и он так углубился в свои занятия, что не замечал вошедшего до тех пор, пока тот не поздоровался с ним. Старик отвечал невнятным бормотанием и еще несколько минут не отрывался от своих бумаг. Наконец, Горус обратил к Филиппу лицо и отбросил от себя палочку из слоновой кости, с помощью которой он развертывал свитки папируса и разглаживал их.
Темная масса, лежавшая под столом, задвигалась с глухим ворчанием, то был давно заснувший невольник старика.