Невеста Нила - Георг Эберс

— Тогда пусть она убирается отсюда, — проговорил старик сквозь зубы.

— Что это значит? — строго спросил Филипп, быстро поднимая голову.

— Ничего, — небрежно отвечал жрец, пожимая плечами, и прибавил успокоительным тоном: — Мемфис, конечно, больше нуждается в тебе, чем в этой девчонке. — Потом старик вздрогнул как будто от озноба, ударил себя в грудь и сказал: — Здесь у меня все кипит гневом, но теперь я не могу ничем помочь тебе. На востоке скоро займется заря; постараемся заснуть. При солнечном свете мы развяжем узлы, которые кажутся слишком запутанными при лампе; а богиня Исида, пожалуй, укажет мне в часы бессонницы счастливый выход из твоего положения. Нам обоим не мешает успокоиться; старайся забыть свое горе, облегчая страдания других, что тебе приходится делать ежедневно. Я не могу пожелать тебе доброй ночи, но, пожалуй, отдых подкрепит тебя немного. Можешь вполне рассчитывать на мою помощь, прошу тебя только оставить всякую мысль о бегстве и других отчаянных мерах. Я знаю тебя, Филипп, ты не решишься покинуть твоего одинокого, дряхлого друга!

Последние слова были сказаны таким мягким тоном, что Филипп был растроган и позволил старику обнять себя. Молодой человек забыл угрозу Горуса Аполлона и не думал о ней больше.

Оставшись в одиночестве, ученый египтянин с досадой бросил на стол костяную палочку и пробормотал, сверкая глазами:

— За такого труженика, как Филипп, я готов послать в аменту [69]целую дюжину высокородных девиц. Подожди, красавица из красавиц! Ты пренебрегла честным человеком и отбросила его от себя точно косточку съеденного финика. Конечно, у каждого свой вкус. А что будет, если старый Горус заставит тебя оценить Филиппа? Наметив какую-нибудь цель, я всегда достигал ее, в области знания, разумеется, но ведь и жизнь мудреца не что иное, как применение науки. Почему мне не попробовать свой ум на поприще практической жизни? Не мешает сделать такой опыт в конце дней. Тебе приятно оставаться в Мемфисе возле своего возлюбленного, прекрасная очаровательница? Однако волей-неволей ты очистишь дорогу тому, с кем так бессердечно шутила; вот увидишь, клянусь моей честью!… Эй, Анубис!

Египтянин толкнул босой ногой спавшего под столом невольника, и пока тот со светильником в руке провожал его в спальню и присутствовал при тщательных и долгих омовениях своего господина, Горус Аполлон не переставал бормотать отрывистые слова и браниться, временами ядовито усмехаясь.

XXVI

Как Филиппу, так и Ориону плохо спалось в эту ночь. Oн не сомневался больше в Пауле, но его сердце тосковало по ней и ему хотелось убедиться, точно ли она любит только его одного. Едва занялась заря, юноша вскочил с постели, радуясь наступлению утра, и безотлагательно отправился на ту сторону Нила чтобы вручить банкиру Салеху, брату старого купца Гашима половину состояния дамаскинки. Город еще спал, в мертвенной тишине здания Мемфиса казались особенно обветшалыми, близкими к разрушению, между тем как вновь возникающий Фостат поражал своей кипучей деятельностью. Орион невольно сравнил древнюю столицу фараонов с безжизненной мумией, а новую резиденцию Амру с юным, сильным организмом. Здесь все было на ногах, все в движении. Банкир, по обычаю мусульман, вставал очень рано, когда «едва можно было отличить черную нитку от белой»; прочитав утреннюю молитву, он садился за конторку считая свертки золотых и серебряных монет. Казначей Нилус сопровождавший своего молодого господина, в немногих слова уговорился с Салехом о помещении капитала, и араб необыкновенно быстро и точно вычислил проценты и определил срок их выдачи. В мусульманском городе Орион повсюду встречал живые блестящие глаза, смелые, осмысленные лица и ни одного человека с согбенной спиной, с забитым видом, погруженного в тупое раздумье, какие постоянно попадались в его родном городе, по ту сторону Нила.

Здесь, в Фостате, сын мукаукаса, чувствовал себя несравненно бодрее, тогда как дома его постоянно давил какой-то мрачный гнет.

Лавочка Салеха состояла, как и все торговые заведения базара, из деревянного шалаша, где сидел купец со своими помощниками. Перед его прилавком толпились клиенты. Если же переговоры затягивались, то посетителей приглашали сесть на скамейку под навесом.

Ориону и Нилусу также предложили отдохнуть. По базару сновал народ. Вдруг среди покупателей появился черный векил Обада; сын мукаукаса заметил его; к немалому изумлению юноши, приближенный правителя необыкновенно любезно поздоровался с ним. Орион заставил себя вежливо ответить на приветствие негра, помня предостережение Амру. Между тем Обада прошел мимо во второй и в третий раз, как будто шпионя за Орионом, но скорее всего, векил только дожидался ухода посетителей, имея дело к Салеху. Впрочем, Орион скоро забыл о нем, потому что дома его ожидала новая встреча. Как это часто случается, смерть одного человека совершенно изменила образ жизни семьи, хотя близкие мукаукаса не сделались ни беднее, ни богаче после катастрофы, а умерший хозяин уже несколько лет вел по сути замкнутую жизнь, предоставив все домашние заботы расторопной и энергичной жене. В комнатах, где прежде царило оживление, как будто все вымерло. Посетители с просьбами и жалобами не толпились в прихожей, а знакомые, желавшие выразить свое сочувствие вдове и сыну покойного, нанесли визит, по старинному обычаю, все сразу на другой день похорон.

В доме больше не слышалось тихой походки Нефорис, голоса и звона ключей. Хозяйка проводила целые дни в прохладном атрии у фонтана, где любил сидеть ее муж; кроме того, вдова наместника два раза в день посещала церковь, отправляясь туда и приезжая обратно с неизменным выражением безучастия на изнуренном лице. Кто видел ее сидящей на диване, где обычно лежал Георгий, тот едва мог узнать в этой молчаливой, ничем не занятой женщине энергичную и заботливую Нефорис. Она ни на что не жаловалась и даже как будто выплакала все слезы, но ее тупое молчание невольно заставляло опасаться за рассудок несчастной. Вместо тихой печали, к которой примешивается чувство горькой отрады, она испытывала только сознание, что вместе с мужем у нее отнята часть собственной жизни. Теперь вдова мукаукаса считала себя лишней на свете.

Ее отец и отец Георгия были первыми сановниками в Мемфисе да, пожалуй, и в целом Египте. Гордая, счастливая, любящая, вышла она замуж за сына Менаса; в браке с ней Георгий достиг высочайших почестей на государственной службе в своей стране. Нефорис употребила все усилия, чтобы он получил звание мукаукаса и исполнял свою должность вполне достойно.

После многих лет редкого супружеского счастья, трагическая смерть двух сыновей еще теснее сблизила супругов, а когда мужа разбил паралич, жена самоотверженно ухаживала за ним; она всецело разделяла с Георгием мучительные сомнения, которые внушила в последнее время мукаукасу принятая им политика. Сознание, что она составляет для мужа не только многое, но решительно все на свете, льстило Нефорис и служило источником счастья. Даже неприязнь к Пауле началась с того, что Георгий полюбил общество своей красивой, молодой племянницы; когда дамаскинка была при дяде, он обходился без Нефорис. Заботы о муже наполняли ее жизнь, которая после его смерти ей представлялась совершенно бесцельной. Ночью бедная женщина ежеминутно просыпалась от легкой дремоты, по привычке прислушиваясь к слабому, прерывистому дыханию; но тот, кого Нефорис привыкла видеть возле себя ночью и днем, покоился теперь в могиле. Оставляя поутру опустевшую спальню, вдова с грустью думала о наступающем дне и он представлялся ей безотрадным, как пустыня. И ночью, и днем она пыталась воскресить в своей памяти черты умершего, но тут в ее воображении вставала страшная картина смерти мужа, и Нефорис не могла себе представить Георгия иначе, как с проклятиями на устах. Это потрясающее воспоминание отнимало у нее последнюю отраду, отравляя несчастной даже любовь к Ориону, кумиру ее материнского сердца. Нефорис беспрестанно терзалась мыслью о том, что на нем тяготеет позорное пятно; справедливейший из людей осудил виновного сына, и мать не смела смягчить этого удара, она могла только пожалеть своего любимца. Когда Орион приходил к ней в комнату, бедная женщина только гладила рукой его шелковистые кудри и молчала, глубоко вздыхая. Она привыкла изливать всю нежность своего сердца только на немногих, а теперь у нее был отнят главный предмет ее попечений.

Прежде матрона любила слышать в доме детские голоса, когда больной муж не особенно страдал; теперь и они замолкли. Вдова мукаукаса не допускала к себе даже внучку, обвиняя маленькую Марию в ссоре, произошедшей между Орионом и его отцом в роковую минуту. Болезненно возбужденный мозг Нефорис представлял ей бедного ребенка злым демоном семьи и орудием дьявола. Третьего дня она отыскала средство против своих мучений. Во время бессонницы ей случайно попалась под руку только что начатая коробочка пилюль опиума. Нефорис знала, что долгое и частое употребление этого лекарства было вредно для организма, и приступила к первому приему с невольным страхом, но почувствовала большое облегчение. Пилюли не только избавили ее от бессонницы, но так подействовали на воображение больной, что на третий день она могла совершенно ясно представить себе покойного мужа уже не в страшном виде на одре смерти, а молодым и цветущим.