Невеста Нила - Георг Эберс

— Откуда черпаешь ты свою уверенность?

— Из моей веры.

— Тогда прости мне, что я держусь своей, и надеюсь увидеться с моим отцом в той области…

— Которая, по вашему неразумному убеждению, доступна только христианским душам! А что, если на самом деле будет как раз наоборот? Что вы знаете о будущей жизни? Я читал ваши священные книги; разве она описана в них? Между тем нашему пророку Господь открыл будущее, и он описал все в подробности, что ожидает мусульманина за гробом. Вы же знаете только о своем аде; ваши священники охотнее произносят анафему, чем благословляют. Кто уклонится от их учения на один волосок, того они тотчас предают проклятию. Все мы подлежим осуждению, по их словам: они проклинают меня и мою нацию, греческих христиан и главным образом — поверь мне юноша — твоего отца и тебя.

— О если бы я знал, что встречу его там! — прервал Орион, ударяя себя в грудь. — Я готов следовать за ним повсюду, меня не страшит и самый ад, только бы снова увидеться с отцом!

При этих словах Обада разразился громким хохотом. Амру с неудовольствием обернулся к нему, и они заспорили. Насмешка грубого воина оскорбила Ориона; ему хотелось заставить замолчать дерзкого негра, но он сдержал свой гнев.

— Этот проницательный человек сделал дельное замечание, — с важностью произнес полководец, переходя опять на доброжелательный тон. — Молодой, образованный христианин, как ты, нелегко пожертвует своим счастьем на земле ради обещанного блаженства за могилой. Но так как ты готов отказаться от почестей, богатства, широкого поля деятельности и мести своим врагам, только для того чтобы встретиться после смерти с любимым отцом, значит, у тебя есть к тому особые причины. Успокойся и верь, что я по-прежнему расположен к тебе, что ты всегда найдешь во мне покровителя и друга, если откровенно выскажешься передо мной. Для нас обоих будет лучше действовать заодно, так не отказывай же в доверии пожилому человеку, который был дружен с твоим отцом, и говори!

— В присутствии твоего приближенного — ни в коем случае! Если он не понимает по-гречески, то почему же мои слова вызывают у него презрительные взгляды? Он осмелился даже смеяться надо мной…

— Обада умен и храбр, к тому же он мой векил [64], — наставительно перебил Амру. — Если ты поступишь на службу халифа, то будешь обязан ему повиноваться. Я призвал тебя сюда, чтобы поставить свои условия, а не принимать твои, запомни это, молодой человек! Я говорю с тобой, как повелитель этой страны, как наместник Омара, твоего и моего государя.

— В таком случае, прошу отпустить меня: я не могу быть откровенным в присутствии этого человека, поскольку уверен, что он мне враг.

— Берегись, чтобы векил не сделался действительно твоим врагом! — воскликнул полководец, а Обада презрительно пожал плечами.

Орион понял его жест, и хотя ему и на этот раз удалось сдержать свое негодование, но он чувствовал, что может выйти из себя каждую минуту. Не глядя на векила, юноша почтительно и низко поклонился наместнику, прося, чтобы тот отпустил его.

Амру осуждал в душе поступки негра, оскорблявшие его врожденную деликатность. Не удерживая гостя, он, однако, переменил тон и, сделавшись снова предупредительным хозяином, предложил Ориону переночевать под его кровлей. Тот вежливо отклонил приглашение и вышел из комнаты, не удостоив векила ни одним взглядом. Амру последовал за ним в прихожую. Здесь он взял руку юноши и, понизив голос, сказал искренним, отеческим тоном:

— Ты поступил мужественно, но неблагоразумно, обнаружив свое неудовольствие. Берегись Обады. Что касается меня, то я душевно расположен к тебе.

— Верю этому, — отвечал Орион, тронутый участием араба. — Теперь, когда мы одни, я не скрою ничего. Ты знал моего отца, благородный Амру! Он… был разгневан на меня и лишил своего сына отцовского благословения перед смертью…

Тут его голос прервался от волнения, и он мог продолжать только через несколько секунд:

— Единственный легкомысленный поступок с моей стороны восстановил против меня умирающего. В горе и раскаянии припоминал я потом свою прожитую жизнь и нашел, что она была бесполезна. Я приехал сюда с готовностью посвятить свои силы для общего блага; мне нужно исправить прошлое честной деятельностью, трудными подвигами. Я хочу работать.

Амру перебил его, обняв молодого человека за плечи дрогнувшей рукой:

— Если ты хочешь оправдаться перед тенью справедливого, благородного человека и хочешь искупить заблуждения молодости честными поступками…

— Да, да! Именно для этого я и пришел к тебе, господин! — с жаром прервал Орион слова полководца.

Тот незаметно кивнул головой на дверь и торопливо добавил, понизив голос:

— Я готов помочь тебе в этом похвальном деле, ты так напоминаешь мне любимого сына, который также совершил большое преступление, но искупил свою вину геройской смертью на поле битвы, сражаясь за свою веру. Рассчитывай на меня и приведи в исполнение задуманное тобой, во мне ты нашел верного покровителя. Отправляйся теперь домой; вскоре ты получишь от меня письмо. Говорю еще раз: не раздражай Обаду, остерегайся его, а когда встретишься с ним, смири свою гордость и не выказывай ему неприязни.

Говоря таким образом, Амру печально взглянул на Ориона как будто лицо юноши напоминало ему любимые черты. Наконец, он поцеловал своего гостя в лоб и отпустил его.

Как только сын Георгия вышел из дома, наместник халифа быстрым движением откинул занавес в дверях столовой. В нескольких шагах от порога стоял векил, в смущении поправляя перевязь меча.

— Опять подслушивал! Человек недюжинного ума, герой на поле битвы, муж совета, лев, змея и вместе с тем гнусная жаба! Когда ты вырвешь из своей души низкое коварство, мелкую зависть? Старайся быть тем, чем ты стал, а не тем, чем был, и не напоминай нам ежедневно, что ты родился от невольницы.

— Господин! — хриплым голосом воскликнул Обада, вращая белками. Но Амру не слушал его и продолжал тоном строгой укоризны:

— Ты вел себя с этим юношей, как глупец, как фигляр на ярмарке, как сумасшедший!

— Ну его в преисподнюю! Я ненавижу этого баловня счастья.

— Завистник! Не раздражай Ориона, времена меняются и, может быть, настанет день, когда тебе придется трепетать перед ним.

— Перед ним! — возмутился Обада. — Да я раздавлю его, как муху. Вот увидишь!

— Ну нет, — возразил Амру. — Никто не позволит тебе этого! Сын мукаукаса поважнее для нас, чем ты, понимаешь ли? Если тебе вздумается тронуть волосок на его голове, то тебе отрежут нос и уши. Не забывай ни на минуту, что ты живешь только потому, что двое людей хранят молчание о твоих поступках. Мне поневоле пришлось напомнить тебе о том, господин векил!

Обада застонал, как раненый зверь, и пробормотал сквозь зубы:

— Так вот как награждаются былые заслуги? Мусульманин грозит смертью мусульманину из-за христианской собаки!

— Тебя вознаградили больше, чем ты заслуживал, — продолжал полководец более спокойным тоном. — Вспомни, разбойник, в чем ты каялся, прежде чем я, из-за твоего ума и храбрости, возвысил тебя до звания моего векила? Это сделано только ради торжества ислама. Если хочешь сохранить свое почетное место, то обуздай в себе дикие страсти. Иначе я сегодня же отошлю тебя в армию; а если ты окажешь неповиновение, то отправлю тебя связанным обратно в Медину со смертным приговором за поясом.

При этих словах негр глухо заворчал, но полководец продолжал дальше:

— Всякий ребенок поймет, почему ты ненавидишь Ориона. В сыне и наследнике Георгия ты видишь будущего мукаукаса, тогда как у тебя явилась безумная мысль самому занять этот высокий пост.

— А почему мое желание безумно? — мрачно спросил Обада. — Не считая тебя, кто здесь умнее и сильнее твоего векила.

— Между мусульманами, пожалуй, никто, но благоразумие требует, чтобы мы предоставили место мукаукаса египтянину и христианину, а не тебе и никому другому из поклонников Мухаммеда; таков приказ самого халифа.

— Неужели халифу приятно, что ты оставляешь этой кудрявой обезьяне ее миллионы?

— Так вот чего захотелось тебе, ненасытный человек! Разве совесть не упрекает тебя за прошлое? Ты только и мечтаешь о золоте; оно — единственная цель твоих желаний! Да, конечно, земли мукаукаса, его золотые солиды, драгоценные камни, невольники и дорогие кони — лакомый кусок для тебя. Но, слава Богу, арабы не воры и не разбойники!

— А кто отнял у египтянина Петруса деньги, спрятанные в колодце, и предал смерти его самого?

— Я. Но только для того, чтобы отослать золото в Медину. Ты знаешь это очень хорошо. Петрус скрыл от нас свой капитал, и мы его осудили; а мукаукас и его сын не утаили ни одной драхмы, ни одного клочка земли, которая им принадлежала. Они честно выплатили подати, и нажитое богатство принадлежит им так же неотъемлемо, как нам с тобой наш меч, наш конь и жена. Помни, что ни одна медная монета не попадет в твои руки из богатства Ориона, клянусь всемогущим Аллахом! Нечего хвататься за рукоять кинжала. Ты не посмеешь больше оскорбить сына мукаукаса ни одним непочтительным взглядом. Не выводи меня из терпения, Обада! Иначе тебе придется искать свою голову у себя под ногами; я сказал это и не измению своему слову! Завтра утром ты объяснишь дивану свой план нового раздела страны на участки. Мне твоя мысль не особенно нравится ни в общем, ни в частностях. Я придумал еще немало других реформ.