Невеста Нила - Георг Эберс

Едва это случилось, египтяне восстали, наделали много шуму, но первая же неудача охладила их воинственный пыл. С таким народом немыслимо победить сильного, смелого завоевателя. Ориону не оставалось ничего иного, как поступить на службу к неприятелю, чтобы по возможности облегчить участь своих собратьев. Так делал его мудрый отец, который предпочел уступить Египет арабам.

«Жалкие выродки!» — с досадой пробормотал молодой человек.

Не уйти ли ему из сада, не показать ли высокомерному арабу, что нашелся хоть один египтянин, способный возмутиться оказанным ему пренебрежением? Да, сын мукаукаса не может перенести незаслуженной обиды! Лучше умереть смертью бунтовщика или сделаться изгнанником, чем терпеть унижение! В эту минуту снова раздались шаги, и Орион увидел людей, шедших к нему с фонарями. Вероятно, то были посланные Амру, которые проводят его сейчас к своему повелителю, а наместник халифа, утомленный охотой, примет его, лежа на диване, и будет объясняться с ним, как с вольноотпущенником. Однако Орион ошибся; великий полководец шел сам к своему гостю; люди со светильниками должны были освещать дорогу не ему, а «любезнейшему сыну его покойного друга».

Гордый правитель Египта был в эту минуту самым радушным хозяином, как требовал священный закон гостеприимства. Полководец заговорил с Орионом по-гречески; он еще в молодости научился этому языку, провожая однажды караван в Александрию. Прежде всего Амру извинился перед посетителем за то, что заставил его дожидаться, и порицал недогадливых слуг, которым следовало провести приезжего господина в дом и угостить его с дороги. Проходя по саду, араб положил руку на плечо юноши и рассказал о своей неудаче на охоте: лев, попавшийся ему, хотя был ранен стрелой, но успел скрыться.

— Однако, — весело прибавил араб, — если нам не удалось догнать хищника, зато мне досталась более благородная добыча.

Орион отвечал любезностью на любезность. Приятный голос полководца, звучавший искренностью, и благородное обращение невольно нравились молодому человеку, располагая его к личности героя. В ярко освещенной комнате, увешенной дорогими персидскими коврами, Амру предложил ему ужин. Сын Георгия сел на диван рядом с хозяином и его приближенным, Обадой, человеком атлетического сложения. Арабы уселись по восточному обычаю, поджав под себя ноги. Великан не понимал по-гречески и только изредка позволял себе замечания на родном языке, а хозяин переводил их Ориону, когда это было кстати. Слова Обады не нравились сыну мукаукаса, так же как его внешность и манеры.

Приближенный Амру родился невольником и достиг высокого положения благодаря собственной энергии. Он жадно утолял голод и, казалось, был совершенно поглощен едой, что не мешало ему, однако, внимательно следить за разговором, хотя он и притворялся непонимающим. Поднимая глаза от кушаний, голиаф так закатывал их, что виднелись одни белки. Когда же он смотрел на Ориона, его взгляд сверкал недобрым огнем. Присутствие этого человека, который славился своей храбростью и умом, стесняло гостя; юноша не понимал слов Обады, но тон его речи заставлял краснеть египтянина и стискивать зубы от гнева. Чем обаятельнее действовала на Ориона личность полководца, тем более возмущала его грубость и недоброжелательство приближенного. Молодой человек сознавал, что их беседа пошла бы гораздо непринужденнее с глазу на глаз. Сначала Амру расспрашивал посетителя о его пребывании в Константинополе и о его покойном отце. Эти вопросы, казалось, очень интересовали хозяина, но Обада резко прервал Ориона, обратившись с каким-то замечанием к своему начальнику; тот быстро отвечал ему по-арабски и разговор принял другое направление. Помощнику правителя не понравилось, что хозяин позволяет молодому египтянину толковать о пустяках, вместо того чтобы перейти прямо к делу. Но полководец возразил ему, что того требует обычай образованных народов и что сын Георгия хорошо образован и его приятно послушать.

Мусульмане не пили ничего, но Ориона угощали превосходным вином, однако он пил немного. Тут Амру упомянул, наконец, о похоронах мукаукаса, о враждебности патриарха и прибавил, что он сегодня утром говорил с Вениамином и удивлялся его недружелюбному отношению к своим единоверцам. Орион объяснил причины вражды патриарха к покойному отцу. Вениамин боялся, что его обвинят в предательстве: он шел против греков и способствовал их изгнанию, не препятствуя мусульманам овладеть Египтом. Ему хотелось свалить всю вину в этом перевороте на покойного Георгия.

— А, теперь я понимаю! — воскликнул Амру.

Кроме того, юноша напомнил о личной ссоре между умершим мукаукасом и патриархом по поводу притязаний якобитского духовенства на имущество монастыря святой Цецилии. Тут полководец обменялся быстрым взглядом со своим помощником и перебил Ориона вопросом:

— Неужели после всего этого благородный Орион готов терпеть обиды от своенравного старика, оскорбившего память его отца?

— Конечно, нет, — возразил гордый юноша.

— Это прекрасно! — воскликнул араб. — Я ожидал от тебя мужественного сопротивления. Но скажи, каким оружием намерен ты бороться против умного и могущественного врага? Ведь патриарх имеет у вас большую власть.

— Я и сам не знаю, что предпринять, — отвечал Орион, опуская глаза под насмешливым взглядом Обады.

Амру встал и подошел к нему.

— Ты напрасно будешь искать оружие против Вениамина Духовенство умеет хорошо защищать свои интересы, прикрываясь благочестием и кротостью, хотя никто не уйдет от его невидимых ядовитых стрел. Берегись, Орион: глава церкви не пощадит тебя, сына мукаукаса! Если же тебе хочется отомстить за поруганную честь отца, то сделать это очень не трудно, только при одном условии.

— Каком? — воскликнул Орион и его глаза сверкнули огнем.

— Перейди на нашу сторону.

— Я с тем и приехал сюда. С сегодняшнего дня я готов служить повелителям моего отечества, арабам, повинуясь тебе и нашему общему владыке, халифу.

— Молодец! — воскликнул Амру, хлопнув юношу по плечу. — Нет Бога, кроме Аллаха, и ваш Бог — также и наш, потому что Он Един и нет ему равного. Сделавшись мусульманином, ты почти не переменишь своих взглядов — Иисуса Христа мы также причисляем к избранникам Божиим, но никто не может сомневаться в том, что величайший из пророков есть Мухаммед; даже исторические события, очевидно, подтверждают это. Твой покойный отец был согласен…

— Мой покойный отец!…

— Он был согласен с тем, что мы строже держимся своей веры и усерднее исполняем религиозные обряды, чем христиане.

— Это, пожалуй, верно.

— Я рассказал почтенному Георгию, что запретил читать Коран на возвышении в нашей новой мечети; в храме все должны быть равны и никому не позволительно возвышаться над другими. Мукаукас с восторгом одобрил меня: учение пророка открывает небесную обитель человеку. Если ты сделаешься мусульманином, патриарх не будет иметь над тобой никакой власти. Ты принял мудрое решение — дай твою руку, юноша, мой будущий единоверец!

Однако Орион отступил назад от протянутой руки и в замешательстве сказал:

— Ты не так понял мое намерение, великий полководец! Твой привет для меня величайшая честь; я готов поражать мечом врагов моего владыки, халифа, готов служить тебе со всем усердием, но не могу изменить вере отцов своих.

— Так пускай Вениамин топчет тебя и других якобитов ногами! — с пылкой досадой воскликнул араб, махнул рукой и повернулся к Обаде с каким-то насмешливым словом, презрительно пожимая плечами.

Орион молча и нерешительно взглянул на обоих, но сейчас же оправился и сказал:

— Выслушай меня, повелитель. Переход в мусульманство принес бы мне одну выгоду, однако я не поддаюсь соблазну; если я не изменяю своей вере, то, значит, не способен изменить и присяге на верность халифу.

— До тех пор, пока христианский священник не заставит тебя нарушить данную клятву, — резко перебил его мусульманин.

— Нет, нет! — воскликнул Орион. — Вениамин мой враг, но я потерял любимого отца и желаю встретиться с ним за гробом.

— И я также, — заверил мусульманин. — Однако ведь на том свете всего один рай и один ад: Бог также един.

— Откуда черпаешь ты свою уверенность?

— Из моей веры.

— Тогда прости мне, что я держусь своей, и надеюсь увидеться с моим отцом в той области…

— Которая, по вашему неразумному убеждению, доступна только христианским душам! А что, если на самом деле будет как раз наоборот? Что вы знаете о будущей жизни? Я читал ваши священные книги; разве она описана в них? Между тем нашему пророку Господь открыл будущее, и он описал все в подробности, что ожидает мусульманина за гробом. Вы же знаете только о своем аде; ваши священники охотнее произносят анафему, чем благословляют. Кто уклонится от их учения на один волосок, того они тотчас предают проклятию. Все мы подлежим осуждению, по их словам: они проклинают меня и мою нацию, греческих христиан и главным образом — поверь мне юноша — твоего отца и тебя.