Невеста Нила - Георг Эберс

XXIII

Орион и Паула успели обсудить в это утро немало вопросов. Переговоры о том, куда поместить состояние дамаскинки, продолжались долго. Наконец, с общего согласия, решили передать половину денег Гамалиилу и его брату, который стоял во главе крупной торговой фирмы в Константинополе. Он случайно оказался в Мемфисе, и братья согласились взять пополам эту часть капитала, чтобы пустить его в оборот, причем взаимно ручались один за другого. Подтверждение условия законным порядком, в присутствии шестнадцати свидетелей, взял на себя казначей Нилус.

Другую половину денег Паулы, по совету Филиппа, решили поручить брату арабского купца Гашима, имевшему банкирскую контору в новом городе Фостате, который строился арабами на восточном берегу Нила. Такое помещение капитала сулило большие практические выгоды в виду господства арабов в стране.

По окончании переговоров Нилус уехал домой, взяв с собой предназначенную мусульманскому банкиру сумму. Орион намеревался завтра повидаться с ним лично. Паула присутствовала на совещании, не принимая, однако, в нем участия. Сын мукаукаса выказал себя при этом серьезным, проницательным дельцом, и хотя решающее слово почти всякий раз принадлежало скромному Нилусу, но мысли Ориона отличались большей широтой взглядов, обличавших в нем чутье будущего государственного деятеля, что не укрылось от внимания Паулы.

Наконец молодых людей оставили наедине. В первую минуту между ними наступило неловкое молчание. Потом юноша опустился на колени перед любимой, прося у нее прощения. Тут Паула немного пришла в себя и напомнила Ориону о его письме, которое внушило ей доверие к нему. Она старалась овладеть собой: сердце неудержимо влекло ее к двоюродному брату, но дамаскинка не хотела обнаружить своей слабости и торопливо спросила, почему Орион пожелал видеть ее с глазу на глаз. Тогда он подошел к ней, опустив глаза, вынул из кармана на груди коробочку, где лежал смарагд вместе с измятой золотой оправой, и подал Пауле с умоляющим видом.

— Вот твоя собственность! — воскликнул он. — Возьми ее и возврати мне твое доверие и уважение.

Девушка отступила назад в радостном изумлении, посмотрела сияющим взглядом сначала на Ориона, потом на драгоценный камень, и не могла промолвить ни слова. Между тем юноша молча протягивал ей смарагд с видом нищего, который решается поднести знатному богачу свое единственное сокровище, считая этот дар слишком ничтожным для того, кому он предназначается. И Паула не заставила долго просить себя. Она приняла подарок, с восторгом любуясь благородным камнем. Еще вчера эта вещь казалась ей оскверненной, запятнанной, и гордой дамаскинке было бы приятно равнодушно швырнуть ее к ногам Нефорис и ее сына. Человек всегда дорожит правом презирать врага, отравившего ему жизнь; но теперь Паула добровольно отказывалась от этого права, чувствуя, что оно было для нее тяжелым гнетом, мешавшим свободно дышать. В настоящую минуту возвращенное ей сокровище снова получило в ее глазах прежнюю цену как собственность покойной матери, как залог признательности великого монарха, полученный ее предками. Однако девушка пристально смотрела не на блестящий изумруд, а на жалкую золотую пластинку, принесшую ей столько горя. Эта ничтожная вещица неожиданно сделалась волшебным талисманом; она могла оправдать Паулу перед судьями и врагами, могла погубить обвинителя Гирама. Но все-таки не это вызвало радостный восторг в сердце дамаскинки. Ей вспомнились слова Филиппа, что нет ничего отраднее, чем приятно ошибиться в человеке. Девушка убедилась в их справедливости. Она слишком строго осудила юношу, который стоял теперь перед ней, готовый на все доброе. Гордый Орион отдавал свою честь в руки врага, рассчитывая на его великодушие. Так могут поступать только истинно благородные люди. Она подняла голову и встретилась с большими, выразительными глазами двоюродного брата. Они были влажны от волнения, и в них отражалась вся его душа. Пауле стало ясно, что этот баловень судьбы, совершивший роковую ошибку, все-таки способен на великое, если у него найдется надежный друг и руководитель, который может указать ему, в чем заключается его священный долг. Дочь Фомы решилась заменить Ориону этого друга.

Они оба долго не находили слов. Наконец молодой человек схватил ее правую руку и крепко прижал к губам. Девушка не сопротивлялась; она не оттолкнула бы его даже и тогда, если бы он привлек ее к своей груди, как приснилось ей вчера. Однако растроганная Паула не поддавалась слабости и слегка отстранила от себя двоюродного брата, говоря с милым лукавством, которого он не подозревал в своей гордой возлюбленной и был несказанно восхищен такой неожиданностью:

— Смотри, Орион, я беру не только смарагд, но и оправу. Это может иметь серьезные последствия. Берегись меня теперь, неосторожный человек!

— Скажи лучше: глупец, только теперь догадавшийся поступить разумно, — отвечал он, вне себя от счастья. — Я тебе возвращаю только твою собственность, но вместе с ней отдаю в твои руки мою честь, а пожалуй, и саму жизнь, чтобы ты могла распоряжаться мной, как властелин покорным рабом. Сохрани изумруд и этот никчемный кусочек золота до того дня, когда твое счастье неразрывно свяжется с моим.

— Я и без того близко принимаю его к сердцу в память о нашем дорогом усопшем. Кто навлек на своего ближнего отцовское проклятие, тот обязан утешить и поддержать пострадавшего. И может быть, это удастся мне, Орион, если ты послушаешь совета неопытной девушки.

— Говори! — воскликнул он с жаром.

Паула предложила выйти в сад. Им обоим становилось тяжело в душной атмосфере комнаты. Увидев их на крыльце, Катерина заметила из своей засады яркий румянец на щеках молодых людей.

Легкий ветерок, поднимавшийся с реки, немного освежал знойный полуденный воздух. Здесь взволнованная дамаскинка нашла в себе достаточно силы изложить перед Орионом взгляды Филиппа на призвание мыслящего человека. Они не были новы для сына Георгия и вполне соответствовали его планам на будущее. Но он все-таки выслушал Паулу до конца, глубоко тронутый ее участием. Смотреть на жизнь как на священный долг, как на обязательное служение человечеству и истине — это правило должно сделаться его девизом.

— Я никогда не забуду твоих слов, — сказал юноша. — Но вспомни, что самые лучшие наставления не в силах исправить человека. Всякий из нас вступает в свет с прекрасными правилами, усвоенными в школе. Однако слова не помогут, если мы не будем подчинять своих поступков твердой воле. Я призвал ее на помощь; она будет моим кормчим, но у моего кормчего есть своя путеводная звезда, которая приведет его к намеченной цели. Ты знаешь ее, Паула, это…

— Твоя любовь ко мне, как утверждаешь ты, и чему я готова поверить, — перебила девушка, краснея еще больше.

— Так ты даешь мне надежду?…

— Надейся, надейся, — снова прервала она, — а до тех пор…

— До тех пор пока я не вполне оправдался перед тобой, я буду терпеливо ждать и сам не произнесу решительного слова. Пусть моя страсть к тебе таится в глубине души до тех пор…

— Пока ты не докажешь, что из врага и неумолимого деспота обратился в моего лучшего друга? Теперь мы узнали наши взаимные чувства; будем же твердо надеяться один на другого и благодарить Всевышнего, который вывел нас на настоящую дорогу. Нынешний день…

— Будет для нас благословенным навсегда! — радостно перебил Орион.

Затем они заговорили о Марии, а когда отошли от изгороди, юноша сказал, что сегодня ему некогда переговорить с матерью о девочке: он должен ехать на ту сторону Нила к Амру. Паула выразила опасение, что мусульмане станут уговаривать его перейти в их веру. Однако Орион твердо заявил:

— Я ни за что не отступлюсь от христианской религии, несмотря на свою ненависть к якобитскому духовенству.

Потом юноша стал излагать любимой девушке свои дальнейшие планы. Орион с жаром говорил о том, что готов посвятить лучшие силы своей несчастной, порабощенной родине, поступить на службу халифа или избрать другую полезную общественную деятельность. Паула искренне интересовалась этими планами. Обширные знания юноши и сила воли восхищали ее. Когда они в своей беседе коснулись прошлого, она спросила, понизив голос, куда девался смарагд, вырезанный из персидского ковра. Орион побледнел и нерешительно заметил:

— Я отослал его в Константинополь, чтобы сделать из редкого камня убор, достойный тебя…

Но вдруг он остановился, с досадой топнул ногой и, взглянув девушке прямо в глаза, воскликнул:

— Нет, не верь мне! Это ложь! С самого детства я был правдив. Но при одном воспоминании о том проклятом дне злой демон вводит меня в соблазн. Несчастный изумруд действительно отправлен мной в Византию, но я предназначил его не тебе, а другой прелестной женщине с голубиной душой, которая любила Ориона. Она была для меня всегда лишь красивой игрушкой, хотя мне казалось порой… Бедное создание!… Только полюбив тебя, понял я все величие и святость этого чувства. Вот теперь я сказал истинную правду!