Двойной без сахара (СИ) - Горышина Ольга

— Ты с малиновым вареньем будешь или с мармеладом?

Это только манную кашу едят пополам с малиновым вареньем, и то деревянные куклы, а я, может, и кукла для тебя и бревно в твоей постели, но чувствовать я чувствую. И рядом с тобой меня охватывает гадкое чувство — отвращения к самой себе. Я согласилась переспать с тобой, чтобы Лиззи поняла, что я остаюсь с ней по любви. Один раз! А получилось, что я завтракаю, обедаю, ужинаю, сплю и смотрю херлинг с тобой. Это перебор! Лучше мармелад возьму, он хоть с горчинкой, чтобы никто не упрекнул меня в том, что мне хорошо в обществе ирландского алкоголика.

— Онс виски. Потому совсем несладкий, — предупредил Шон, протягивая банку.

Ну вот, а я о чем?! Даже в варенье алкоголь! Чтобы опохмелиться с утра овсянкой!

Я покрутила банку — мармелад из севильских апельсинов с тремя процентами виски. Мало? Прилично. Произведено в Шотландии. Изменяет Родине, какой нехороший мальчик. Под крышкой бравый шотландец в кепке отливает из бочки в ведро это самое виски. Какая техника исполнения! Вау!

— Ты даже не попробовала…

Я вскинула глаза — совсем контроль потеряла, озвучиваю мысли. Наверное, только «вау!» сказала. Надеюсь, что только… Хотя если я и озвучу мысли о Шоне, то они будут по-русски и поймет он из них лишь слово «дурак».

— Я про логотип. Гляди, как здорово! — протянула я крышку через стол прямо под нос Шону. — Нравится?

Тот пожал плечами.

— Я на мармелад всегда смотрел. Рисунка никогда не замечал.

Да кто б сомневался! Мы в Ирландии о высоких материях не думаем, мы утоляем только три потребности. Но я не часть этого «мы», у меня есть еще душа, кроме тела.

— А чем шотландский мармелад лучше ирландского? — Или, куда делся пресловутый патриотизм?

— В нем содержание виски выше, не такой сладкий получается.

Вот так просто! Продался врагам за три процента виски! Но я решила промолчать и придвинула тарелку. Может, съесть без виски? Ложка не стоит, даже аппетитно выглядит.

— Я могу сделать тебе тост и дать йогурт, — почти подскочил Шон, испугавшись моего такого долгого разглядывания каши.

— Все хорошо. Я тоже не ем горячую. Ты вообще в душ идешь?

Он даже смутился. Может, это нормально для него — одеться во вчерашнюю одежду. Но под моим строгим взглядом Шон ретировался в ванную. Только душ не включил, а я ему горячую воду экономила! Что он там делает? То включает кран, то выключает… Сломался? И тут меня осенило — он бреется! Я чуть не вскочила со стула, таким сильным оказалось желание отобрать бритву и швырнуть в мусорное ведро. Я с трудом удержала себя над тарелкой, уговаривая себя съесть кашу горячей, потом она будет вовсе несъедобной. И так давиться придется. Хорошо еще напротив нет его физиономии. Хоть бы порезался, придурок! Наконец потекла вода, и я проглотила последнюю ложку овсянки и сунулась носом в банку с мармеладом — светлое желе имело странный запах, но вкус оказался еще страннее — виски слишком гармонировало с горечью апельсиновых корок, чтобы отличить их друг от друга.

— Ты чего чай не налила?

Шон ввалился на кухню в полотенце, и я тут же почувствовала на языке привкус виски. Наверное, это было послевкусие его поцелуев. Шон подхватил чайник и подошел к столу. На щеке у него болталась салфетка. Он улыбнулся и чуть не потерял ее.

— Бриться я уже никогда не научусь.

Порезался! Я ж не хотела… Шон наполнил до краев мою чашку и поставил чайник на подставку.

— Молоко сама добавишь, если хочешь, — кивнул он на молочник. — Я быстро оденусь.

Да чем дольше, тем лучше. Для меня. А каша все равно давно остыла. Как такую подошву есть? Вилкой и ножом? Но Шон справился и ложкой. За нормальным обеденным столом он выглядел менее массивным. На барном стуле он походил на петуха на жерди. Я налила ему чая и, придвинув к тарелке чашку, сдернула со щеки салфетку. Порез небольшой, слава богу. Но надо начать контролировать мысли.

— Спасибо, — улыбнулся Шон.

Знал бы, за что благодарил.

— Что мы сегодня делаем? — спросила я, желая получить удобоваримый ответ.

— С собакой гуляем.

— А потом?

— Надо за продуктами для Мойры съездить, чтобы ей хватило, пока меня не будет.

— И мне тоже, хотя у меня есть велосипед.

— А тебя Мойра накормит, не переживай.

— Если ты ее попросишь, — решила я поставить крест на его заботе.

— А я ее попрошу. Обязательно. Пойми, ей нужна компания, кроме моей собаки. Неужели так сложно уважить старуху?

— Хорошо. Договорились. А мне нужны ногти, — я набралась наглости и помахала у него перед носом руками. Хочешь пожить с женщиной, получай по полной, и все-таки я добавила: — Они жутко отрасли. Я не могу так работать, — и это было правдой. Не буду же я дневать и ночевать у Мойры.

— Хорошо, — согласился Шон совершенно спокойно. — Поедем в город и все сделаем.

— Это займет три часа, — выдала я, обрадовавшись замаячившей на горизонте свободе.

— Сколько возьмет, столько возьмет.

Таять от заботы я не стала, но решила не торопить его с чаем и забрала со стола только тарелки. Он приготовил завтрак, мне мыть посуду — логично и не обидно. Но Шон сказал спасибо. Или просто искал повод потереться о мою щеку. Порез зачесался или что другое? Но я решила не проверять и не повела носом, хотя в кухонном окне не было ничего интересного и веселого. Облака. Хорошо еще пока не дождевые. Погодка из летней за ночь превратилась в осеннюю, и я с превеликим удовольствием закуталась в куртку Шона. Он же вышел в пусть плотной, но все же хлопковой футболке с длинным рукавом.

До Мойры мы не дошли по моей просьбе — я честно сказала, что не хочу, чтобы она с утра видела нас вместе. Мне не нужны сердечные беседы с ней в его отсутствие. Я ведь не могла сказать ей правду. Шон согласился с моими доводами, но все равно он должен сказать старухе привычное доброе утро и узнать, что надо купить. Я согласилась подождать здесь, но вот Джеймс Джойс не соглашалась расставаться со мной ни в какую. Она стала как вкопанная, поняв, что я не иду за ними. Поводок Шон, конечно же, не брал, да и он бы не помог. Пришлось присесть перед собакой и уговаривать, уговаривать, уговаривать. Она не понимала мой английский. Тогда я выпалила по-русски: «Иди уже, дура!»

— «А» на конце нет, в женском роде добавляется «е», дуре, — поправил вновь Шон, и мне пришлось объяснить ему про странную родственность наших языков.

Но, главное, что собака меня поняла и побежала за хозяином. Как же вы меня достали! Оба! Хорошо еще малина есть. Только из-за дождя новых ягод почти не созрело, так что пришлось просто глядеть на пустые поля и стараться не думать про деда Шона, ^кас, я бы на месте матери его сразу убила. Что ждать-то было два года! Все знают и всем пофиг. Странный народ… Или у них по-пьянке еще не такое творят. Хотя тут явно по-трезвому было сделано, хладнокровно, чтобы вернуть жену и детей. Во, семейка…

— Соскучилась?

Шон в этот раз не ограничился щекой, но раздражать Джеймс Джойс долгим поцелуем не стал. Теперь мне предстояло узнать, хватает ли он своих баб за коленки в машине. По мне — пусть обеими руками держит руль на этих идиотских дорогах. И Шон действительно держался за руль. Наверное, испугался, что я вытяну его свитер до колен. Пусть бы уже разгулялась погода. Я не желаю появляться в салоне огородным пугалом. И так вид у меня бомжеватый, как и должен быть у того, кто не ночует дома.

Тишина в машине убивала, и я попросила включить музыку. Она оказалась традиционной и скоро традиционно сменилась трепом на ирландском.

— Ты все понимаешь? — спросила я, стесняясь попросить переключить. Мог бы и догадаться, придурок!

— Ща, — ответил он и действительно потянулся к кнопке.

Я впилась взглядом в его пальцы — он научился читать мои мысли и даже отвечать по-русски, или у меня медленно начинает ехать крыша от общения с ним?

— Пока жил с бабушкой, выучил. Она по-английски с нами не говорила. Все доказывала матери, что это необходимо для воспитания настоящих ирландцев. Мы с сестрами научились понимать ее, выбора-то не было, но отвечали, конечно, по-английски. Ну и в школе нас заставляли читать и писать, но многое, конечно, забылось… И вообще этот язык умрет. Его понимает четверть населения, а говорят на нем в быту и того меньше. А все эти попытки искусственного сохранения языка лишь трата общественных денег, но пока в Европейской комиссии сидят идиоты, дающие деньги университетам, там будут находиться придурошные профессора, готовые их брать и с умным видом доказывать окружающим, что они спасают древнюю культуру.