Двойной без сахара (СИ) - Горышина Ольга

Шон подтянул меня на кровать, и мир встал обратно на ноги.

— Ты не должен извиняться, — едва слышно проговорила я, чувствуя во рту ужасную сухость. Кроме дождинок я ничего не пила. — Было бы много хуже, если бы ты не успел.

— Если бы я продержался еще хоть полминуты…

— Шон, прекрати, — я провела рукой по колючей щеке. — Я тебя чувствовала, хотя не верила, что такое вообще возможно.

— Лана…

Я перехватила его руку у себя на животе.

— Я предпочту сейчас чай. Мне нужно это куда больше.

Шон сжал губы и опустил глаза:

— А этой кровати нужно новое покрывало, а мне душ. И можно не включать водогрей.

— Может, сплаваешь за одеждой? — почти не пошутила я.

— Не доплыву. Ты выпила меня до последней капли и еще просишь чаю.

— Иди в душ. Я сама заварю чай.

Мне нужно было время побыть одной, отдышаться и одеться в конце концов. Я сделала это на кухне, где осталась моя одежда. Полотенца я пока отшвырнула ногой в сторону. Стирки нынче будет много. Сейчас же важнее протереть столешницу и попытаться думать за ней только о еде.

Жаль, Шон настолько больше меня, что в плечах не влезает ни в одну кофту, а так хотелось хоть чуточку прикрыть его тело. Куда улетучилось мое слоновье спокойствие художника? А потому что художник теперь не я. Это Шон рисует мое тело, вернее играет на нем, как на вистле, и слишком быстро начал брать верные ноты — неужто у него идеальный слух на женщин?

Чай обжигал грудь похлеще виски. Я проклинала свою привязанность к тонким спортивным лифчикам. Сейчас я мечтала о поролоновых чашечках, чтобы скрыть аффекцию. А предмет моих пошлых девичьих грез преспокойно жевал бутерброд. Ему на меня плевать. Он перед собой куражится. Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал. Я сейчас была его Эверестом.

— А не пойти ли тебе одеться? — не выдержала я.

Дождю голым он тоже надоел, а вот солнце выглянуло явно для того, чтобы им полюбоваться. Вот и нечего прятаться от него в доме!

— И принеси нашу одежду. Я запущу стиральную машину.

Шон кивнул, допил чай и ушел. Фу… Я сразу кинулась в спальню, но не за покрывалом, а телефоном. Лиззи наконец написала, что у нее все хорошо и даже спросила, как я там? Я плюхнулась с телефоном на пол. Она не про то спросила, она спросила как раз про это. Иначе бы написала «How are you?», а не «Are you having fun there?» О. да. Я отлично развлекаюсь в компании Шона Мура. Спасибо, Лиззи, за заботу!

Почему-то захотелось в ответ нахамить. Отомстить разом и за Шона, и за мои нервы… Но я написала просто «Гт totally fine» и почти отослала, но в последний момент задумалась о разнице во времени. Черт, сколько сейчас в Нью-Йорке? Но проверять в телефоне не стало. Плевать! Мое сообщение в любом случае будет не ко времени. Лучше заняться стиркой. Это точно к спеху.

Шон нашел меня подле стиральной машины. Барабан показался в этот раз особо маленьким и захотелось утрамбовать белье ногой. Наконец он закрутился, и я вопрошающе взглянула на Шона: чем теперь займемся? Пока нет покрывала, а оно не скоро высохнет.

— Хочешь еще один урок на вистле?

Еще один? Первый походил больше на облапывание ученицы. Но раз ученицу уже облапали, может выйдет какой толк от второго. Не тут-то было!

— Ну я же говорил тебе, что нельзя грызть дудку!

Я убрала ее ото рта. Ты еще помнишь, что говорил мне?

— Прижимай будто палец ко рту. И отверстия закрывать надо плотнее. Ну вот, видишь, получается…

Я все вижу и у меня ничерта не получается. Я самая бездарная ученица, которую только можно вообразить. А тебе с детьми надо работать. Там важно хвалить за каждый чих, а меня не надо, пожалуйста. Час, убитый час жизни! Шон, ты ненормальный!

— Каждый день. Всего двадцать минут. И все получится.

— У меня ничего не получится!

Я почти швырнула дудку на пол, но под темным взглядом Шона опустила руку.

— Это неправильный настрой. На все неправильный. У тебя все получится. Все. Поняла?

После этих слов точно надо было отходить Шона дудкой. Нужна практика, да? Так вернемся в спальню! Что время зря терять и придумывать ненужное никому времяпрепровождение!

— Машина закончила стирать, — опередил Шон мое предложение.

Как вовремя! Шон предложил поставить сушилку в спальню Лиззи, чтобы та не мешалась в гостиной. Я согласилась. Туда я заходить точно не буду, и это спасет меня от лицезрения всего спектра одежды мистера Мура. Он ловчее меня уместил одежду на сушке — я-то только в России ей пользовалась… Когда-то давно.

— А теперь твой черед?

— Чего? — не поняла я.

— Ты обещала научить меня рисовать.

Отлично! Вот именно этим и должны заниматься те, кто не знают чем друг с другом заняться, кроме… И я разложила на столешнице листы с карандашами.

— Что ты хочешь научиться рисовать? — спросила я как можно нейтральнее.

— Твою грудь, — без минутной запинки ответил Шон.

И я чуть не швырнула в него карандашом. Вернее, швырнула, но это выглядело так, будто карандаш сам упал. Я подняла его с пола и захватила от раковины блюдце.

— Начинают обычно с яблока. Обведи круг, — я прижала блюдце к листу и надавила на руку Шона. — Осторожно. Не сломай грифель.

— Яблоко похоже на грудь. Давай все же начнем с груди, — не унимался Шон, и мне захотелось надеть ему блюдце на голову. — Ну, это правда, — улыбнулся он, глядя в мои злые глаза.

— Яблоко похоже на яблоко, — отрезала я, схватила новый лист и принялась чертить схемы светотени.

Шон делал вид, что слушает, но явно мечтал сжать, вместо карандаша, мою грудь. Яблоко в его исполнении меньше всего походило на фрукт, но и сосок он, слава богу, к нему не пририсовал. Даже первоклассник и тот рисует лучше. Шон Мур надо мной этот час хорошо поиздевался.

— Довольно! — заорала я и отобрала карандаш.

Шон, будто и вправду обидевшись, подпер подбородок кулаками.

— Не понимаю, почему ученики признаются тебе в любви. Ты злыдня. Тебя к детям вообще подпускать нельзя.

Хорошо, что я уже спрятала карандаши в пенал, а то бы точно ткнула ими его куда-нибудь побольнее.

— Ты не ребенок. С детьми я другая.

— Надо со всеми быть одинаковой. У меня сразу ничего не получается. Я же сказал, что учеба дается мне с трудом. Нет бы подбодрить, а ты…

Я прикрыла глаза, чтобы досчитать до десяти.

— Шон, я очень ценю, что ты сделал для меня. Я ценю твое терпение. Но я бездарная ученица и оставим это. Ты когда едешь в Корк?

— Не сегодня, — улыбнулся он. — Сегодня я учусь рисовать грудь.

Я сжала губы.

— Эрик тебе когда-нибудь говорил, что ты прекрасна, когда злишься?

— Пошел вон! — закричала я раньше, чем подумала. Да, у моего тела пока работал инстинкт самосохранения. — Пошел вон!

Шон сцепил руки под подбородком и покачал головой.

— Какая же ты красивая!

— Ты что, не слышал, что я сказала? Пошел вон!

— Не пойду. Мне здесь хорошо.

Я выдохнула и вцепилась пальцами в спутавшиеся волосы — дура, забыла расчесать, пока были влажными.

— Шон, почему ты ведешь себя, как козел?

Шон заулыбался еще шире. Что больше позабавило его, мои слова или все же вшивый домик на голове, кто знает, но мои познания в ирландских мужчинах приумножились изрядно за эти сутки, и потому я использовала ирландскую фразу в русском значении. Козел ты, Шон Мур, но, к счастью, любовь не зла.

— Я очень даже логичен, глупая русская девчонка. Мне хорошо с тобой. По-дурацки ведешь себя именно ты. Твоя серьезность пугает. Я чувствую себя профессором, у которого боятся завалить экзамен.

Я кивнула. Да-да, я очень рада дать тебе возможность почувствовать себя профессором. Жаль, для меня ты, сколько бы чечеток не отбивал, навсегда останешься водопроводчиком, высасывающим за вечер полбутылки виски или всю бутыль. Красавчик! Лучше б твой отец сделал тебя фермером. Пришлось бы каждое утро в поле ходить, пить бы было некогда. Чем вообще твой день занят? Детские книжки читаешь? Большего в твою башку все равно не влезет… Хоть бы кран, что ли. у кого сломался, и ты свалил до вечера. Два часа в постели я могу тебя вынести, но целый день нос к носу, увольте.