Холод и яд - Виктория Грач

в сознании посвистывающим вихрем, то вдруг становились вязкими, как болото. И неизменно отзывались холодными мурашками вдоль позвоночника. Артёму казалось, что он падает в пропасть. Жалко машет руками, пытаясь зацепиться за что-нибудь, но только сдирает пальцы до крови.

Артём встрепенулся и побрызгал на лицо. Легче не стало. Всё казалось неправильным: батины сомнения, слезящиеся глаза Вари, провокационные комментарии Фила, наручники на его запястьях.

Неправильным, в конце концов, был выбор, перед которым его вдруг поставили. На одной чаше весов лежало его честное имя, свобода и спокойствие обоих родителей. На другой – верность дружбе. И себе. «Жалко, что я не Илья. Он бы спокойно подписал…» – Артём вышел из санузла, ногой захлопнув дверь.

В голове пульсировала боль и роились тошнотворные мысли, зубы сжимались до скрипа. С громким рыком Артём зашвырнул подвернувшееся под руку полотенце в стенку и бухнулся на нижнюю койку. Она протяжно застонала. Артём закатил глаза, пальцы с силой сжали переносицу и медленно помассировали.

Слабость и бессилие накрыли холодной волной, Артём забрался на койку с ногами и легонько стукнулся затылком о стену, прикрывая глаза. Запертым в одиночестве в камере без книжек и телефона оставалось только учиться или думать. Думать Артём не хотел, поэтому, подтянув к себе тетрадь по обществознанию, хохотнул:

– Ну, может, культуру поучу. На радость Янине Сергеевне.

Не получалось. Картины-архитекторы-памятники мешались в голове в одно красивое киношное полотно, в Питер с Вариных открыток, в декорации из компьютерных игр. А реальность оставалась промозглой, мрачной, из серых стен и граффити на гаражах. Артём сам не понял, как его мысли вернулись к вчерашнему дню. Она захлопнул тетрадь и забился глубже в койку, подтягивая колени к груди.

«Чёрт… – сцепил пальцы в замок на затылке; тело сковала судорога. – Лучше б и не просыпался». Мрачные стены, существование вне пространства и времени, абсолютное непонимание ситуации, собственное бессилие – всё навалилось на плечи практически физически; Артём крякнул и чуть ссутулился.

Собственные мысли травили ещё сильнее. Чем больше Артём обдумывал происходящее, тем сильнее на душе скребли кошки. Его точно не просто так взяли. Не пальцем в небо же попали! Быть может, он всё-таки в чём-то провинился. Например, когда не сдержал Фила и ввязался в драку вслед за ним. Или когда шлялся по крышам – заметил кто. Или ещё что-то, чему сам не придал значения. А может, и не виноват. И это просто чья-то большая игра, к которой он не имеет отношения. На войнах ведь всегда страдают невинные.

– Чёрт! – сквозь зубы крикнул Артём, стукнув кулаком по стене. Удар тупой болью отдался в локте. – Чёрт!

Артём соскочил и заметался меж стен, а они с каждым шагом словно сдвигались, чтобы раздавить его в лепёшку. Каждый шаг – совершенно новый вопрос, бросающий в жар. «Почему всё-таки я? – хмурился Артём. – Я же ничего не сделал! Ни-че-го. А дружба с Шаховским преступлением, насколько я знаю, пока что не считается. Но почему я? Не то чтобы у Фила мало друзей, но, блин. Да. Я самый близкий. Но это же не так очевидно. Или…»

Артём усмехнулся и качнул головой. Это было очевидно. Первым делом первого сентября, когда в их классе появился Фил, Варя спросила, насколько они с Артёмом хорошие друзья. А пока он придумывал ответ, выдвинула предположение, что лучшие. Попала в десятку. Артём скользнул указательным пальцем по бледной линии шрама на ладони, когда они по дурости в одиннадцать лет назвались братьями по крови. С каждым годом линия становилась всё бледнее, но не исчезала; никуда не исчезала и их дружба. И Артёму хотелось верить, что Фил рядом с ним на века.

«Наверное, я плохой друг, – Артём бухнулся на пол возле стены и вздохнул. – Ну что за друг, который не шарит в его жизни! Я ведь даже предположить не могу, кому нужна эта треклятая бумажка. Ха! Как будто Фил в курсе! Да он же сам с отцом…»

При мысли о феерических отношениях Фила и его отца Артёму стало легче. Не должно было, наверное, полегчать от мысли, что, окажись на его месте друг, его отец даже разговаривать с ним бы не стал. «Весёленькое дельце…» – Артём продолжил размышлять о Шаховских.

Если у Фила и отца были одинаково тяжёлые характеры, то, наверняка, было и немало врагов. Должны были найтись те, кто с радостью напишет заявление, кому не придётся подбрасывать наркотики. Да взять того же Илью! Он бы с радостью накатал заяву не только на Шаховского-старшего, но и на самого Фила, а ещё на Артёма с отцом. «Действительно, почему нет?» – Артём подошёл к окошку и приподнялся на носки, чтобы глянуть на улицу. Через замусоленное стекло ничего не было видно. Артём бухнулся на койку и, вытащив наугад из небольшой стопки тетрадку, принялся тупым карандашом закрашивать клеточки, тщетно пытаясь отключить сознание.

Внезапно Артёма осенило. Илья был не нужен: он враг, далёкий от Шаховских, не вхожий в их дом, и его показания на суде будут чрезвычайно шаткими, если, конечно, планируют довести дело до суда. Нужен был он, Артём, вхожий в дом, пусть и мнущийся на пороге, хорошо знающий Шаховских, пусть и только Фила, которому были чужды интересы отца.

Да и не нужно было это Илье. Тот всегда пытался доказать, что стоит чего-то сам по себе.

Дверь грохнула, приоткрываясь.

– Да пошёл ты! – крикнул кто-то, шаркая ступнями.

А потом едва ли не кубарем влетел в камерку. Бронированная дверь захлопнулась, и парень, высокий, одетый полностью в чёрное, показал ей средний палец. Отвернувшись, парень с тяжёлым вздохом отряхнул запылённые колени:

– Да, Димас, можешь ты попасть.

– Здра-асть… – настороженно протянул Артём из своего угла, исподлобья наблюдая за непонятным парнем.

Двигался он резко и решительно, словно жил тут. «Ну да… Живёт…» – Артём поднялся и отряхнул брюки.

– О, здорово, студент! – парень показался из санузла, небрежно вытирая руки о бёдра. – Давно тут?

Артём рассеянно пожал плечами и поморщился:

– Кажется, полдня и ночь.

– Что: тоже после весёлого вечерка загребли? – парень обнажил зубы в дружелюбной улыбке.

Артём легко усмехнулся в ответ. Парень казался абсолютно «своим»: улыбчивый, где-то между восемнадцатью и двадцатью пятью. Можно было, наконец, поболтать о том, о сём. И не сходить с ума от одиночества и шуршащего эха собственных шагов. Только Артём не торопился. Его смущали чёрные глаза парня, тяжёлые, словно пробуривающие насквозь.

– У-у-у… – тем временем продолжал парень. – Ошибся я, да? Ты такой мрачный, словно тебя заказали.

«Ты даже не представляешь, как попал!» – мысленно хохотнул