Холод и яд - Виктория Грач
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кожа под ногтями девушки запульсировала. Артём с силой сцепил зубы – аж в ушах загудело. Плавно вытащить руку из плена не получилось: Лера держала крепко и яростно. Артём постарался расслабиться и устало взглянул на девушку.
– Лер, я спал здесь. Вот просто на секундочку. Я спал среди зимы в этом помещении, где батареи еле-еле работают, матрасы – это две тряпочки. А ещё на меня повесили обвинение. Я должен сейчас активно слушать про твоего отца?
«Особенно когда мой даже слушать меня не стал!»
Лера замолчала, отводя взгляд за стекло и нерешительно дёргая мочку уха. Артём приподнял бровь и оглядел её. Обычно мало кто мог с первого раза угадать в Зиминых родных брата и сестру. Они были совершенно не похожи. Виктор был крепко сложенным (хотя и не Аполлоном, конечно), консервативным, каким-то квадратным, но при этом удивительно гибким и хитровымудренным. Лерка была низкой, всего-то полтора метра, худенькой и крайне ветреной. Раз в полгода она стабильно меняла цвет волос. За год, что она встречалась с Артёмом, она успела сменить сиренево-седой на чёрный, а вот теперь за то время, что они не виделись, перекрасилась в золотистый. Она казалась лёгкой, как пушинка, но на деле тиранила хуже Виктора. И Артём всегда ломал голову, бабушкино это воспитание или уже отцовское.
***
декабрь 2017
Зимины казались совершенно разными, как воздух и земля, но стоило пообщаться с ними поближе, как все сомнения отпадали: семья. Их острые языки искусно вскрывали больные места (Виктор, конечно, со словами обращался куда изящнее сестры), их жесты всегда были полны твёрдости и уверенности в своих силах (Артём всегда с завистью смотрел на Виктора, который импровизировал на уроках с абсолютно уверенным лицом и получал «отлично»), их взгляды могли приземлить или согреть (Лерка обычно согревала, но сегодня как-то старательно вбивала в землю, так что лучше б и не приходила).
– Это важно для тебя, – наконец ответила Лера и задумчиво пошоркала большим пальцем мозоль на ладони. – Ты… Ты можешь сказать, в чём тебя обвиняют?
Артём пожал плечами: эти нюансы уголовного процесса ему не были известны. Может, он имеет право сказать, в чём его обвиняют. А может, за это ему прилетит ещё пара подзатыльников от Светлакова. «Одним больше, одним меньше – какая разница», – подавив зевок, Артём устало повёл бровью и в двух словах пересказал ей вчерашний день. По мере того, как он говорил, нервный смех придушивал его сильнее и сильнее. Он как будто кино рассказывал или книжку какую – ну не могло быть такого в жизни!
– А отпустить тебя могут? Или… Посадят? – Лера активно двигала тёмными бровями, но, как ни старался Артём, в её глазах не мог различить тёплых искр живой тревоги.
– Сядем усе, – в грустном смешке на волю вырвались нервы и недоверие к происходящему.
– Прекрати паясничать. Ты этому у Шаховского научился!
Камнем застыли мышцы. Резким взмахом Артём выдрал руку из-под Леркиной ладони и, сощурившись, вложил во взгляд всё презрение и пафос, на которые был способен сейчас:
– Я уже большой мальчик, чтобы у кого-то чему-то учиться. А вот ты, похоже, слегка попутала. Я уже говорил тебе, что Фил мой друг и пренебрежительного отношения к нему я не потерплю.
Лерка фыркнула. Артём скрипнул зубами:
– Собственно, из-за дружбы и не выпустят меня.
– Да подпиши! – Лерка едва не кувыркнулась со стола с этой фразы и змеёй принялась виться подле его стула.
Касалась его ладонями, целовала в щёки, нос и губы. Поцелуи были сухими, шершавыми, небрежно грубыми, словно наждачкой по коже. Артём вновь погрузился в себя. Он буквально ощутил, как проваливается в какое-то прохладное вязкое пространство, и слышит лишь один звук. Их с мамой любимую мелодию, которую они как-то даже сыграли в четыре руки.
– Артём! Шаховской один. Тем более, это же не твоего Фила ненаглядного касается.
«Парарарурам-парарарурам…»
– Ну что я опять не так делаю! Разве я не права?
«Парара-рару-рару-рару-рару…»
– В конце концов, это не совсем и неправда. Шаховской-старший знаешь, что вытворял в девяностые?
«Рам»
– Ну и где твой Фил?! Сидит дома – пузо греет! Я знаю! Мне Виктор сказал. А я тут, с тобой. Ну тебе на себя плевать, ради меня хотя бы. Или я для тебя ничего не значу?
Лерка вопила слишком громко, сбивая музыку, бодрую, уютную, как солнечный летний день и блики на воде. Артём плавно оттолкнул её. Кажется, вспомнил. «Прам-пара-прам-пара-прам-пара-рарурару».
– Выбирай! Или я, или Шаховской.
«Рам!»
Артём пришёл в себя и помассировал переносицу. Лерка стояла перед ним, уже сдёрнув со спинки стула пуховик, и сердито раздувала ноздри, кажется, требуя ответа. Как секунду назад требовала подписать кляузу на Шаховского-старшего. Она тогда говорила что-то ещё, но пустословие её пролетело мимо сознания. Артём недоверчиво мотнул головой. Замер на вдохе: голова показалась чугунной, готовой разорваться гранатой.
– Блин, Лер, ты серьёзно? – плечи дрогнули от нервной усмешки. – Я думал, такое только в сериалах бывает.
– Я серьёзна, как никогда, Тём. Подумай, кто тебе важнее. Друг, который даже не попытался узнать, как ты. Или я.
«А что ты сделала?» – вдруг всплыл в сознании вопрос. Артём посмотрел на Лерку, и невольно скривился. Она закатила целый скандал, пытаясь доказать, как она значима, как она его обожает и что готова, аки декабристка, за ним в Сибирь. И при этом смотрела на него абсолютно пустыми болотными глазами. Она ни разу не спросила, каково ему тут.
Ей как будто было плевать.
– Фил, – выдохнул Артём, отворачиваясь от Лерки.
Она сдавленно вскрикнула, туго сглотнула и, кажется, даже всхлипнула. А потом за ней громыхнула дверь.
В камеру Артём возвращался, как в тумане. Не видя дороги и мало что понимая. Просто вновь и вновь прокручивал это свидание с Леркой и думал, что лучше бы она вообще не приходила, чем так. Даже попытки Димы расшевелить его не увенчались успехом. Дима балагурил, рассказывал какие-то тюремные байки, даже за ужином пытался сочинить какой-нибудь креативный тост за их с Артёмом знакомство. Артём даже не помнил его.
На душе стало тошно. Мысли то и дело возвращались к Лерке: когда она пришла и поцеловала его – внутри него всколыхнулась слабая радость, которая тут же потонула в усталости. Быть может,
