Холод и яд - Виктория Грач
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его не покидало ощущение, что всё это – какая-то постановка, дурацкий розыгрыш, который сейчас отмотают назад. Но вместе с тем чудилось, будто он ступает на что-то омерзительно липкое, дрожащее, готовое сиюсекундно провалиться под ним. Земли Артём не чувствовал с того момента, как под конвоем двух полицейских пошёл к директору.
«Дурдом какой-то», – Артём почесал переносицу и поднял голову.
Перед ним сидел батя. Он пришёл минут двадцать назад и всё это время что-то вполголоса обсуждал с полицейскими в углу: очевидно, вникал в ситуацию. Артём был слишком погружён в себя, чтобы прислушиваться. Но, видимо, бате удалось договориться на беседу: все покинули кабинет как-то слишком быстро и тихо, словно растворились и превратились в невидимок. Отец стащил из вазочки на столе директора мятную карамель и задумчиво покрутил в руках.
– Как же так, Тёмка?
– Это не я, – пришлось откашляться и повторить. – Это подстава какая-то, па. Ты же знаешь: я бы никогда.
Отец не верил. В его глазах Артём читал разочарование в них обоих. В себе отец разочаровался как в родителе. А в нём, очевидно, как в сыне, как в человеке, как в мужчине. Артём закрыл ладонями лицо, кончиками пальцев впиваясь в лоб. Голова раскалывалась на мириады кусочков. «Слишком много думаешь», – обычно говорил ему в таком случае Фил.
– Правда. Я не знаю, что это за дурдом, бать, но это не я.
– Все так говорят, – крякнул отец, утаскивая вторую карамель в рот.
– Что не я? – грустно и тривиально отшутился Артём.
Батя промолчал. Задумчиво почесал бороду, а потом сцепил руки, грубые, жёсткие, с тонким обручальным кольцом на правом безымянном пальце, которое он почему-то все пять лет после развода так и не снимал. Папа задумчиво обводил взглядом кабинет директора, а Артём рассматривал его. Впервые за два года они вдруг сели друг напротив друга и поговорили нормально, искренне, как семья, глядя в глаза. Артём не понимал, почему после выбора профессии их отношения с отцом, всегда тёплые и беззаботно-дружеские, вдруг дали трещину и превратились в формальности. «Вынеси мусор», «Прибей полку, а то я не успеваю», «Слышал, что средний балл вашего ЕГЭ подняли?» – у них остался лишь десяток фраз для общения.
Наверное, надо было Артёму всё-таки с треском сломать свою гордость и поговорить с отцом. Вернуть всё, как было. Может, сейчас бы в горле не першило так жгуче от недосказанностей.
– Пап… Ну ты же знаешь, что я не мог.
– В том и дело, АртёмСаныч, что не знаю. – Отец пожал плечами. – Я ведь тебя, по сути, уже совсем не знаю, сын. Всё ходишь куда-то. Приходишь после меня. С синяками, да этими… Откуда деньги в семейном бюджете появляются, я тоже не спрашивал, но не мог не замечать. Тёмыч, я даже не знаю, что у тебя на уме!
Артём рассеянно разгладил кончиками пальцев пластырь и виновато вздохнул:
– Я подработку нашёл, па. Летом курьером в пиццерии с Филом подрабатывали. Сейчас на бирже фриланса. А синяки… Просто подрались. Ну бывает же.
– Может да, а может нет… – отец съел очередную конфетку и поднялся из-за стола.
Его пальцы вцепились в спинку стула с такой силой, что побелели костяшки. Батя нервничал. Поглаживал большими пальцами жёсткую ткань, морщился и стрелял взглядом по сторонам, словно стыдясь смотреть на собственного сына. Артём сдавленно рыкнул. Удушающая истерика встала поперёк горла, жаркие капли выступили на лбу.
– Почему ты мне не веришь, бать?! – Артём взъерошил волосы и хрипло выдохнул. – Мы же семья!
– Семья, – на лице папы мелькнула невесомая улыбка, – я тебя не брошу. Но, сам понимаешь, на хорошего адвоката у меня денег нема! Можно, конечно, обратиться к Ветровым, но Янка сейчас не в городе, а Олег… Сердитый слишком.
Отец отошёл от стула и, потирая короткую бороду, принялся размышлять вполголоса. Артём нервно мотнул головой, душа в горле истерический смех. Они же всегда с отцом находили общий язык, общались по-дружески, не так, как Фил с родителями! Артём не мог понять, почему сейчас отец ведёт себя так, словно перед ним совершенно чужой мальчишка, которого он и не растил все эти годы. Которого не учил защищать себя, не возил на природу, не учил бренчать на гитаре походные песни.
– Ты сейчас серьёзно? – нервно хмыкнул Артём. – Ты себя вообще слышишь, бать? Это же я! Артём! Пап…
– Я вещи тебе сегодня передам, – отец потёр складку на лбу и крякнул: – Права была Ленка. Надо было тебе с ней оставаться. Сейчас бы в Москве жил. И…
***
Артём наискосок просмотрел пожелание удачи, второпях начерканное на тетрадном листе отцом, и сердито поддел носком ботинка воздух. «Менты давят. Батя не верит. Что дальше? Мама обо всём узнает!» – глухо грохнулась на пол спортивная сумка, пальцы рассеянно прошуршали страницами тетрадей, милостиво оставленных ему.
– И что мне теперь: так тут торчать до подписания документа? – собственный голос прозвучал надтреснуто.
Артём медленно опустился на край койки, рассеянно вертя в руках тетрадь по обществознанию. До уголовного права и процессуальных кодексов с Яниной Сергеевной они ещё не дошли, однако кое-какие детали он всё-таки знал. По долгу дружбы с Варькой, которой необходимы были консультации для написания детективов, приходилось знать не только процессуальные нюансы работы российской полиции, но и зарубежной. «Дольше трёх суток меня права тут держать не имеют. Потом либо совсем посадят, либо выпустят… Ну они ж не звери, правда. – Голову прострелило болью. – Есть ещё вариант: загнусь тут с этими побоями».
Отложив учебник, Артём прошаркал к маленькой двери рядом со второй койкой. Наощупь нашёл там выключатель и хлопнул по нему. Грязный свет резанул глаза. Артём рефлекторно прикрыл лицо рукой и оглядел комнатушку. Унитаз, зеркало, кран – всё необходимое. Артём подошёл к раковине, открыл воду и вгляделся в отражение. Синяк на скуле уже потерял свою насыщенную лиловость и пожелтел. Из носа капала кровь. Как он и ожидал, от усердных подзатыльников и натужного размышления проблемы с сосудами снова напомнили о себе. Вода была ледяной. Артём умылся, а потом стоял и исступлённо старательно намывал руки, почти не чувствуя боли в ссадинах и синяках.
С того момента, как они расстались с отцом, на него словно какое-то оцепенение напало. Мысли то носились
