Убийца-юморист - Лилия Беляева

— Не трать темперамент, — осадила она меня. — В постельке пригодится. Иду в Склиф, беседую с мадамой. О чем? За жизнь. Если, конечно, меня туда пустят… Давай свои вопросы.

— Тебя да не пустят?! — польстила я. — Во-первых, узнай, что она думает по поводу этого наезда, считает его случайным или же нет. Может быть, подозревает кого? Во-вторых, мягко так, ненавязчиво… про завещание. Есть ли? Кому Михайлов все отписал? Успел ли? Если тебе повезет, если сумеешь её раскрутить…

— Хорошим людям должно везти, — заявила Веруня. — Я же вчера даже слепую бабусю через дорогу перевела! Таракана не убила, хотя могла. Не совестись. С личной пользой поеду к этой вдовице — дам интервьюишку в журналишке. получу копеечку, а она никогда не лишняя.

— Сижу, Веруня, у телефона. Жду.

Как понимать наезд на Ирину Аксельрод? И каким выглядит в этой ситуации герой-любовник Мартынов? Где он был? Что делал? Приходил в Склиф или отсиживается в своем теремке?

По телеку, видно, в целях приободрения граждан, звучит: «Преступник, захвативший самолет, сдался…» На экране мелькают ноги в белых носках с отчетливыми синими буквами «USA»… Бритые головы, кресты на голых грудях… Это уже какая-то попсовая группа вываливается из красно-белого автобуса.

Переключила программу. Веселый старик размахивает многоцветным зонтиком и уверяет:

— Нельзя думать только о том, как выжить. Надо находить себе развлечение. Мои зонтики не только легко раскрываются, но и звенят как музыкальная шкатулка. Послушайте…

Зонтик, действительно, тихонько звенел…

В письме Алексея были тихонько, ласково звенящие слова: «Безобразная девица! Проснулся, пощупал вокруг, поискал глазами — нету… Как же так? Как же так? До каких пор? Если не прилетишь через десять дней — утоплюсь в известном тебе море». Но далее — о деле, все о нем: «Сделал, наконец, эту чудо-операцию. Думаешь, какой-нибудь консьержке? Или шоферу? Или адвокату? Хватай выше! Настоящему графу, которого привезли на «роллс-ройсе». Я хотел, было, зарезать его во имя торжества социальной справедливости и пролетарского единства, но… увы, начинаю любить проклятую буржуазию. Графиня подарила мне… О, что она подарила мне! Приедешь — покажу. И, вероятно, передарю. Повторял и повторяю — мало ты меня ценишь. Если бы ценила как надо, в соответствии с моими достижениями, — давно бы плюнула на свою бестолковую журналистику и…»

Я аккуратно сложила это письмишко расхваставшегося молодца в концерт, не желая дочитывать. Хотя и смеясь про себя над тем как, однако, тяжко даже самому преуспевающему в деле мужичку без любимой женщины, как клокочет в нем едва ли не ненависть к её независимости, к её нежеланию выстелиться ковриком под его ножки… Но ничего не поделаешь, господин хирург! Так легли каты. Тебе до зарезу нужна девушка с характером и с таким же, как у тебя, азартным отношением к делу. И эта самая девушка никак не желает быть в аутсайдерах журналистики, как ты ни в жизнь себе не простишь, если из первых виртуозов скальпеля попадешь в последние врачишки.

Вот так они и жили. Пока… Надолго ли их хватит? Чтоб одни встречи и расставания? Кто знает… Но зато какие встречи!..

Веруня позвонила быстро, часа не прошло.

— Не пустили тебя, что ли? — спросила я.

— К кому? Твоей вдовы там уже нет. Увезли. Отделалась ушибами. Будь здорова. Звони, если что. Помогу, чем смогу.

— Веруня! А тебе не кажется, что мы с тобой какие-то бзикнутые? спросила я. — Нет чтоб цветы на даче разводить и продавать у метро «Автозаводская»?

— Не-а, — ответил кроткий голосок. — Мы, может, самые умненькие-разумненькие на этом свете. Другие только читают детективы, а мы, журналисты, живем в них и действуем. Интересно же! Сам себе герой! Сам себе Шварценеггер! Сам себе Брюс Ли! Ну и так далее…

— Информушка в «Хронике» уже есть?

— На первой полосе внизу, где вся эта «страшилка» в ассортименте.

Интересно было узнать, а примет ли меня Ирина Аксельрод у себя на даче или в московской квартире. Это же не в Склифе, где мое появление, мягко говоря, выглядело бы несколько странным и наводящим на некоторые необязательные мысли. Но наличие в популярной газетенке информации о несчастном случае с Ириной Аксельрод давало мне возможность позвонить ей, выразить сочувствие, а дальше будет видно…

Я свое намерение сейчас же и выполнила. Но телефонную трубку взяла не пострадавшая в автокатастрофе вдовица, не привратник-поэт, а какая-то женщина с густым полубасом:

— Слушаю. Здесь. Сейчас спрошу.

Через минуту-другую тот же устойчивый полубас без переливов:

— Говорите. Она трубку берет.

Голос Ирины был тих и приветлив:

— Рада вас слышать, Танечка. Вот ведь что такое жизнь… Мы думаем о завтрашнем дне, но неожиданности мешают все планы. Я ведь должна была сегодня лететь в Китай. Там собираются издавать три тома Владимира Сергеевича. Там к нему с большим пиететом… и через небольшую паузу:

— Вы, Танечка, не бросили идею написать про…

— Нет, что вы! Добираю материал. Уже прочла мемуары, которые вы мне дали… Огромное вам спасибо.

— У вас появились какие-то новые вопросы ко мне?

— Но я бы, Ирина Георгиевна, выглядела слишком нахальной, если бы просила вас о встрече сразу после…

— Слава Богу, голова у меня цела, — был ответ. — Нервный шок прошел… Повезло неимоверно, кроме ушибов — никаких издержек. Я с вами с удовольствием поговорю. Приезжайте хоть сейчас. Лежать, поверьте, тошно… Но приходится: сотрясение мозга, как-никак… Одиночество угнетает…

— Что-нибудь привезти?

— Ну-у… Чипсы, пожалуй, картофельные. Что-то захотелось солененького, хрустящего.

Положила трубку. Моя жизнь снова обретала глубокий, ексель-моксель, смысл. Утерянный, было, след обнаружился. Хотя сама, признаться, не знала толком, почему мне хотелось до смерти встретиться с Ириной и чем скорее, тем лучше. Неужели меня вело чисто женское, въедливое любопытство, связанное с любовной связью светской мадамы и придонного головастика, как-то одолевшего барьеры к её сердцу?

Но надо было признаться хотя бы перед самой собой: увы и ах, я женщина и, стало быть, ничто женское мне не чуждо…

Однако шутки шутками, а «герои» мои весьма, что-то весьма нетвердо держатся на земной поверхности. Люба Пестрякова падала с восьмого этажа… Ирина Аксельрод-Михайлова едва не погибла в автокатастрофе… Не слишком ли за короткий, меньше месяца, срок? Или жизнь наша теперешняя такая — сплошь кризисы и несчастные случаи, что в экономике, что в быту…

Но главный гвоздь на месте, в мозгу: «Почему умерло почти сразу четверо писателей? Отчего? Какая причина?» Ответа нет. Разве что с Михайловым более или менее ясно — любовь к молодой жене сгубила. Так сказать, поруганная любовь… И бешеная страсть отцветающей бабенки к молодому, темпераментному парню. Настолько бешеная, необузданная, что Ирина, при всем её уме, не способна хотя бы на время отправить скандального Андрюшу куда подальше, а держит у юбки…

Схватила в киоске у метро три пачки чипсов, бегом — на электричку, которая вот-вот тронется, и уже оторвала себя от мегаполиса. Уже получила в обмен на гул-шум-пыль большого города — тишину, посвист какой-то задумчивой, вечной птички и мягко пружинящую под ногами сырую тропинку среди травы… Надо мной славно шелестели густой листвой высокие деревья. Что ещё надо человеку для счастья?

Человеку, то есть мне, надо с честью вылезти из ловушек, расставленных таинственной смертью четверых людей. Пятерых, если принять во внимание певца Анатолия Козырева, упавшего, чтобы не встать, в Шереметьевском аэропорту.

И вовсе не факт, что Ирина с Андрюшей прикончили не нужного им полуклассика. Чтобы это стало фактом, нужны доказательства. Элементарно, Ватсон!

Какой же я представляла себе загадочную вдовицу Ирину Аксельрод после автокатастрофы? Лежит, небось, одинокая, думает, перебирая события, газетки, возможно, почитывает. Прикидывает: а если бы… то, что же, меня уже тут, на этом свете, нигде? Я помнила, когда Веруня вернулась из Краснодара, где была на практике, со сломанной ногой и жуткими подробностями автоаварии: «Представляешь, нашу машину как крутануло, как пошли мы переворачиваться, ещё чуть — и с кручи в реку… Я и сейчас не верю, что живая. Трогаю себя, глажу, Богу спасибо говорю. Он правильно рассудил: «Белый свет без Веруни был бы неполон».

Между тем, все оказалось возле Ирины Георгиевны не так, как мнилось. И сама она, хоть и морщилась периодически от боли, но лицом была светла и радостна. Одиночеством и не пахло.

— Видите, что значит настоящие друзья! — хвалилась, поводя взглядом по лицам пятерых ребят и девчат. — Как узнали, что мне худо — сейчас же и пришли, приехали…

На прикроватной тумбочке в хрустальной вазе в очень грациозной позе застыли три алые розы на длинных стеблях… Здесь же лежали пакетики чипсов. Так что мои были как бы уже и лишние…