Убийца-юморист - Лилия Беляева

— Татьяна, — были последние слова Дарьи перед тем, как нам разбежаться в разные стороны. — никогда, никогда прежде я не слышала, чтобы мать кричала на своего любимого сыночка. Но в день, когда я их увидела вместе, в последний раз, в московской квартире, она назвала его даже дрянью, если он посмеет что-то там сделать. Увидели меня и — умолкли. Я спросила: «О чем это вы?» Мать ответила: «Решил сделать татуировку на плече. Я — против». Тогда мне такое объяснение показалось убедительным. Теперь — нет. Слишком мать была гневна, красна лицом… Из-за татуировки? А ведь Витька одно время волосы до пояса отрастил — она только смеялась. Потом обрился как кришнаит — она тоже ноль внимания. Еще я помню, что в тот день, когда она кричала на него, он в ответ сказал со смехом: «Козлов надо подвешивать за яйца, мамуля! Козлов необходимо подвешивать за яйца! Что все прочие козлы знали — возмездие грядет, как бы они не колбасились. Нельзя, нерентабельно от козлиной вони только отмахиваться веером. За яйца и на фонарь!» Что-то в этом роде… «Прибью!» — ответила моя кроткая мать.

Что у меня было в голове, когда мы расстались с моей несчастной подругой? Каша, конечно. Возможно, та самая, которую рекламирует теле: «Эта каша — прекрасная каша для вашего ребенка, так как содержит в себе…»

Честно говоря, я совсем запуталась во всей этой истории и не видела даже тропки, по которой следовало идти, чтобы добраться хоть до какой-то разгадки. Могла ли я отбросить прочь откровеннейшие откровения издерганной Дарьи? Нет, конечно. То, что она не сразу рассказала о последнем разговоре матери с братом, а только сейчас — понять было можно. Не решалась… А кто решится даже во имя истины, предать родного брата и в неожиданном, ожесточенном виде продемонстрировать постороннему человеку родную, покойную мать?

Все так все логично. Но дальше-то что? Вагон метро, переполненный людьми, нес меня не к дому, а тоже словно бы в неизвестность. Громко, просительно, на ломаном русском языке выкрикивала черноволосая молодайка с ребенком на руках:

— Люди и гражданочки! Помогите ребеночку лечь на операцию! Будьте добрые, помогите маленькому ребеночку! Мы не здешние, у нас все сгорело!

Народ безмолвствовал. Лишь один парень в кожаной куртке вынул из кармана мелочь и сыпанул в протянутую грязноватую, но с маникюром, руку. Я, было, тоже хотела отдать свой кровный рубль этой быстроглазой цыганке, но опамятовала. С некоторых пор москвичи, и я в том числе, изменились круто. Это в первые годы «перестройки-перекройки», когда в уши тебе с утра до ночи вбивали — «мир ныне принадлежит волевым, сильным, слабые — прочь с дороги в канаву!» — мы только посмеивались. И даже когда пошли лозунги покруче, вроде того, что быть бедным — стыдно, а богатым — в самый раз, — тоже держались, тоже посмеивались, считая, будто бы те, кто эти лозунги ввел в обращение — наглые придурки и не более того.

К тому сроку нищих уже расплодилось видимо-невидимо, так как и за их счет, и за счет бедствующих врачей-учителей-ученых выперли в богатеи и отдельно взятые, разворотливые гешефтмахеры. В России же, как известно, испокон веку сострадание в почете, ей эта западная модель — «побрезгуй и иди мимо» — невпроворот. И как же стремительно, с каким смущением-огорчением москвичи в те годы, помнится, рылись в своих тощих кошельках и с какой даже извинительностью во взгляде протягивали рубли-грошики вовсе несчастным людям. Да ведь в диковинку это было — нищие и там, и тут!

Но настал час прозрения. Обнаружили москвичи, что к подлинно нуждающимся людям примкнула армия фальшивых попрошаек, успевших даже на подаяния купить кто машину, кто ещё что полезное и недешевое. Но ведь и цыганки-просительницы и молдаванки-работорговцы оказались на высоте! Первые, почуяв облом, перерядились в монашенок, нацепили на шею веревки с ящичком, а на ящичке надпись: «Подайте на храм». И первое время опять москвичи проморгали обман, клюнули на черные одежды, возомнили, будто их копеечки пойдут на святое дело…

Но сколько ж нас можно обжуливать! сколько можно нагло-просительными голосами лгать нам в лицо!

Теперь вот кончилась лафа для фальшивых попрошаек. Окаменевшими лицами встречают их в некогда сердобольных вагонах метро. Я — не исключение. Моя мать успела в свое время снести к знаменитому авантюристу Мавроди сколько-то деньжат в расчете на высокий процент и прогорела заодно с теми, кто в эту достославную игру в «пирамидки» кинул те ещё деньжищи и остался у разбитого корыта. Но запах гари от «сожженных» купюр и надежд я чую до сих пор. Я помню, что мать отдала наглецу Мавроди свою надежду приобрести взамен ломаной, старой стиральной машины — новую, полуавтомат, с какими-то особыми, лестными ей приспособлениями и способностями… Бедная, бедная моя мать! Как она плакала без звука, забившись в старое кресло с ногами! Какой униженной и оскорбленной чувствовала себя!

За что тут размазывать! Сколько простодушных попало в «мавродиевы» ловушки только потому, что дело агитации и пропаганды в эпоху идеологических отделов было на высоте и приучило людей с почтением относиться к печатному и прочему «казенному» слову! Вечная слава элите КПСС! Система одурачивания нижестоящих, всякой там «массы» работала как часы! Каждого «винтика» страшок обязан был пробирать, едва он рискнет усомниться в чистоте помыслов и точности цифирки очередных сверхдостижений! Дрессированные людишки побежали за халявой в отворившуюся черную дыру «демократии»!

Но — спохватились. Но — грабли как ударят по лбу. И окаменели некогда неразборчиво сердобольные москвичи и москвички. И я признаюсь, со всеми заодно. И вот почему не смущаются при виде очередных «погорельцев» девчонки-москвички, а продолжают щебетать о своем, о том, что абсолютно зря народ старается ставить металлические двери. Оказывается, они все равно все на виду у мафии! Оказывается, есть такие дискеты, в них каждый житель «расписан» от и до: имя, отчество, фамилия, год и место рождения, какую жилплощадь занимает, один живет или с семьей, работает и где, а если не работает, то где работал в последний раз… «Обалдеть! — невесть отчего веселятся девчонки. — Во придумали! И не надо толстую адресную книгу за пазухой таскать!»

А ведь по последним милицейским сводкам, получается, мрут от голода нищие люди, даже в переходах метро мрут… Дожили! Доборолись за очередное «светлое будущее»! И у расхожей фразы»!Москва слезам не верит» и появился зловещий смысл… людоедский какой-то…

Отвратительное, унизительное ощущение, что хоть ты и живешь в столице, поблизости от воротил политики и экономики, хоть и накипело в тебе, а что можешь по большому-то счету? Что?

И все-таки, все-таки Бог так устроил, что, как это ни банально звучит, а ведь истинно говорю вам: за темной, даже черной полосой рано или поздно забрезжит беленькая, как небо перед восходом, и что-то да возродит в тебе желание действовать, а не соваться в кадушку с ядохимикатами…

Раздраженная, черт знает какая, пришла я домой. Мне казалось, что все-то мои желания-начинания ни к чему, что я вся, по макушку, сижу в трясине всяческой неразберихи, бессмысленности, бестолковщины. Хотя понимаю, что иного ни мне, ни другим обыкновенным женщинам в нашей стране не дано. Нам посоветовали, порекомендовали очередные политбонзы не жить, а выживать. Так чего ж?

Со зла неизвестно на кого я даже чашку с чаем уронила и разбила.

Но жизнь, видно, догадавшись, что где-то пережала, что надо бы поберечь нервишки у Татьяны Игнатьевой, ещё они ей пригодятся, — взяла вдруг и ненавязчиво так, но указала путь толковому решению многих моих проблем…

Сразу после того, как я собрала с пола осколки чашки, зажгла огонь под кастрюлей с остатками борща и включила телевизор поставленный на холодильник.

Впрочем, не в один миг пришло ко мне спасение. Еще я должна была очень захотеть швырнуть в телеокошко сиротливое блюдце, оставшееся от разбитой чашки прямо в толстомясую физиономию штатного юмориста Фазанова, который уж точно днюет и ночует там, даже не снимая носков и прочего. На этот раз он не пересказывал чужие тексты, а отвечал на вопросы телеведущей красотки. Она ласково спрашивала у него, расслабляя в улыбке медово блестящие губки: «Что, вам кажется, сейчас более всего не хватает россиянам?» Я, вроде, предугадала ответ. Сейчас, думаю, о пище заговорит, о бедственном положении детей, стариков и так далее. Ничего подобного! Этот сытенький дядечки с двумя подданствами, нашим и израильским, мягонько, улыбчиво поведал оплошавшей и, видимо, до смешного непроницательной девице — мол, о пище о говорить не будет, физическое это не главное, а будет он говорить о духовной пище, что есть главное «для россиян на текущий момент»… Ах ты… ексель-моксель, блин, как говорит неистовый Андрей Мартынов, безусловно, темпераментный любовник Ирины Аксельрод-Михайловой…