Убийца-юморист - Лилия Беляева

— А так бывает?

— Бывает, — был ответ.

И я успокоилась. Тем более, что передо мной лежал длинный конверт с письмом из Швейцарии. Я прочла его медленно, как, возможно, страждущий читает рецепт для лечения ангины: «Полоскать горло следует соком клюквы с медом, а ноги пропарить в горячей кипяченой воде с горчицей…» Я бежала взглядом по хорошим словам и по очень-очень хорошим которые нужны, необходимы каждой женщине, но увы, достаются не всем… «Милая, любимая, самая-самая… Красиво жить, конечно, не запретишь. Живу я именно так красиво. Работаю с удовольствием, отношение ко мне отличное. А если добавить сюда швейцарскую сказочную природу-погоду, то нет никаких причин для жалоб. Я же сам знаю, сколько врачей хотели бы оказаться на моем месте. Но, родная, без тебя меркнет свет… Но, любимая, я считаю дни, а скоро буду считать часы, минуты до того мгновения, когда увижу тебя, как ты спускаешься по трапу самолета и уже издали улыбаешься мне одними глазами. Позволяю тебе вопить, царапаться, топать ногами и всякими иными способами открещиваться от меня, но факт есть факт — ты вся моя, потому что и я весь твой и наоборот. Каюсь, пробовал весь, с ушами, углубиться в дело, а тебя посадить под розовый куст где-то с краю. Чтоб не мешала. И рассыпать вокруг шоколадки-мармеладки. Чтоб жевала. Ничего не вышло. Я иногда даже на острие скальпеля вижу твою ехидно-веселую улыбку. В операционной, под включенной лампой…»

До чего же хорошо получать вот такие письма! И точно знать, что все в них — правда. И почти ото всей души жалеть многих и многих других — женщин, которые очень хотели бы, чтобы их любили так же преданно, несмотря на расстояния и выставленные условия, похожие со стороны на выверты, капризы. Я даже уверена что кому-то из них покажется диким — существование порознь, встречи от случая к случаю, несмотря на любовь. Я знаю, что многие и многие представительницы женского пола жаждут связать по рукам и ногам своего любимого всякими собственными предписаниями, едва «принесут себя в жертву», а именно — родят ребеночка, а то и двух. Более того, я понимаю, как важно рожать, особенно сейчас, когда население нашей страны катастрофически уменьшается. Так ведь и потому, что многие молодые женщины боятся иметь детей в разгар кризиса, когда не знаешь, как саму себя прокормить… Вообще у меня, как у огромного большинства моих сограждан, ощущение такое, будто идешь-бредешь по болоту и под ногами хлябь, никакой устойчивости. Но что самое-то опасное для души — затянувшийся поиск смысла жизни…

Не претендую на лавры. Не хочу числить себя в особенных. Но не могу смириться с тем что основной смысл женского существования — родить, выкормить, пустить в свет… А мои дети в свою очередь родят, выкормят… И так до бесконечности. И будут хвалиться, как хвалились до нашего прихода на этот свет миллионы Нин, Этель, Миранд: «У моего уже зубик прорезался». «А у меня такой умненький — уже сам чашку держит». И попутно: «Я купила такие чудненькие обои — уже прихожую всю обклеила», «Я схватила случайно дешевенький, но ужасно прелестный торшер». Ну и так далее.

Возможно я выродок какой-то, и мыслю, так сказать, неконструктивно. Но — мыслю. И не могу смириться с необходимостью быть как все, как абсолютное большинство, отдавая свой разум и тело на потребу сиюминутным радостям, мелким бытовым удачам…

Но что есть, то есть — мне надо прежде всего ощущать устойчивость земной поверхности там, где родилась где прожила двадцать шесть лет… Я не могу быть счастливой, несмотря на то, что миллионы моих соотечественников рухнули в глухую нищету… Я не способна мчать на голубом «мерседесе» в шелках и кружевах сквозь толпу калек и попрошаек… И я благодарю свою профессию, потому что с её помощью нахожу смысл во всей этой житейской круговерти… А иначе — никак. Во всяком случае пока… Возможно, конечно, что когда-нибудь смирюсь… Но пока — нет, не получается…

Алексей, в конце концов, понял, что я — такая, какая есть, и другой быть не могу, — и смирился. За что ему честь и хвала. Он пишет мне так, что хочешь — не хочешь расслабишься и выпадешь в осадок: «Родная моя, у нас с тобой ещё все впереди. Мы с тобой ещё только пригубили чашу жизни и любви. (Вот как я красиво умею говорить! А ты и не предполагала!) Мне нужно знать одно: если тебе вдруг станет худо, сейчас же вспомни обо мне, и я немедленно примчусь и схвачу-обниму, и мы унесемся под самые небеса к звездам…»

Он, конечно, отчасти дурачился, но только отчасти… Во всяком случае когда он пишет: «Я ревнивый до крайности, учти. Не перенесу, если вдруг увижу тебя с другим. И не отвечаю тогда за свою руку со скальпелем», — я ничуть не сомневаюсь, что ему лучше не попадаться на глаза в момент затяжного поцелуя с соперником… Но не об этом ли, не о такой неистовости мечтают опять же многие-многие девушки-женщины? А я вот взяла и встала под могучий поток энергетики грохочущего двадцатого века в лице хирурга Алексея Ермолаева. Значит, судьба?.. Так звезды распорядились? И мне ли с ними спорить…

На письма положено отвечать. Тем более на такие красивые, искренние… Тем более я знаю, как надо бы, чего от меня ждет Алексей. А ждет он пылких слов о том, что я готова принадлежать ему, настоящему мужчине, целиком, безраздельно и навсегда. Швейцарию предлагает, можно сказать, на блюде… И если бы я была полноценной женщиной — давно бы сбежала из своей страны-горемыки туда, где тишь да гладь… Давным-давно…

А и почему не сбежать, в самом-то деле?

Но не сразу, не вдруг, не сломя голову… А ещё попробую, попытаюсь, побарахтаюсь тут вот, вместе со всеми, где куда ни глянь — беспредел и наглые давят слабых, где правят бал убийцы-людоеды… Мне хочется, хочется думать, что смогу повлиять на судьбу Отчизны… Во как! Во какие претензии! Но — раз уж такая уродилась… Раз в семье у нас как-то не принято было хватать нож и подкарауливать жертву, чтоб сорвать потом с неё золотую цепочку. И никто не подсчитывал «баксы», полученные, к примеру, в результате удачного ограбления пивного ларька. И не было среди нас ловкачей-мошенников, строителей разного рода воровских «пирамид»… Вот если бы меня ещё в раннем детстве учили, как удачливее облапошивать людей, а не подсовывали сказки про добродетельных царевен, не читали Цветаеву… да вот хотя бы это: «Не стыдись, страна Россия. Ангелы всегда босые…», то я бы сей момент отписала… нет, позвонила многотерпеливому Алешеньке и крикнула: «Плевать на все! Устала! Обрыдло! Лечу к тебе навек!»

Но в голове гвозди: «Слишком много трупов. Михайлов — скряга. Ирина и Андрей — любовники… Положим, они решили избавиться от Михайлова, потому что он узнал об их связи, и сумели подстроить ему инфаркт… с помощью лекарств, яда… Но какая, какая связь этой парочки и трех погибших писателей? И зачем, для чего Анатолий Козырев, один из мужей Ирины, брал у Любы Пестряковой рукопись книги её деда «Рассыпавшийся человек»? Брал и потерял и вдруг умер, не дожив до сорока трех? Кто следующий? Или же цепочка прервется? Кому было уготовано кем-то отправиться на тот свет, тот уже отправился?.. Хороша, однако, эта литературно-певческая среда!»

Тягостно знать, что ты — ничтожество. Но необходимо. Иначе дело с места не сдвинется. Завод кончится. Кураж выдохнется. То ест я в хорошей бойцовской форме захлопнула за собой дверь, не дожидаясь лифта, сбежала с пятого этажа и поехала к Дарье.

… Не люблю, не люблю никаких поминок, отмечания девяти, сорока дней и так далее. Надо есть и пить. А желания нет. Несовместимо это как-то рядом с мыслью о потерянном навсегда человеке. Но мало ли чего мы не любим! Существуют традиции, необходимости, через которые не перепрыгнешь.

Но зато есть неожиданности, за которые готова от всей души благодарить жизнь-плутовку. Не хотела, не хотела отмечать девять дней со дня смерти Нины Николаевны, а вышло, что мне-то и необходимо было сидеть там, под яблоней, больше всех. Дарья решила на дачке устроить девять дней. Не захотела квартирного полумрака. Июньское солнце сияло с высоты голубого в серебряную крапинку неба, когда мы все рассаживались под яблоней, уже осыпавшей свои белые лепестки. Среди нас, прежних, бывших в крематории, появилась новенькая — худенькая старушка-соседка с коричневой таксой на руках, геологиня в прошлом. Она с готовностью повторила то, что рассказала мне и Дарье при первой встрече:

— Это был среднего роста молодой человек. Светловолосый. Усики чуть темнее. Нос обыкновенный, прямой… Глаза не знаю какие. Был в темных очках. Одет скромно: джинсы и голубенькая рубашка. К рубашке приколот картонный квадратик с алым крестом и алым полумесяцем. Печатными буквами его имя и фамилия — Сергей Богомолов. Чем больше я живу после случившегося и думаю, тем чаще прихожу к выводу — поддельный это человек. Хотя у Нины Николаевны красть было абсолютно нечего, но… кто знает… кто знает… Возможно это маньяк. У них свои причудливые желания. Они часто производят впечатление самых обычных людей. Но я лично его макаронами и тушенкой не отравилась. Возможно, оказалась не в его вкусе. Но, возможно, он, действительно, представитель какой-нибудь фирмы…