Свет всему свету - Иван Сотников

«Кто ты и откуда?» — допрашивал его сам Аспид.

«Я из народа».

«Чем же он дорог тебе?»

«Ненавистью к мучителям».

«У меня сила, служи мне».

«Сила в правде, а правда у людей».

«Я прикажу убить тебя».

«Разве можно убить правду? Она сама уничтожит тебя!»

И сколько ни рвали ему тело, ни крушили кости, сколько ни жгли его на огне, он ни в чем не уступил им, ибо душой был тверже алмаза. Тогда, чтоб сломить, Аспид живым по шею зарыл его в землю.

Как море без ветра, затихло восстание.

Аспид ликовал. Решив устрашить непокорных, он вызвал искусника и велел отлить колокол, чтоб голос его был сильнее грома, и пригрозил мастеру смертью, если он не отольет такой колокол. Приуныл мастер, призадумался. Чем придать колоколу невиданную силу? И сказал он Аспиду: нужна кровь человека, сильнее сильного.

«Вот и пригодится Лайош», — подумал тиран, повелев готовить плавку. Откопали и привели узника. Он высох и потемнел. Только глаза его еще жарче пылали ненавистью. Ввели его на помост, под которым уже бурлил расплавленный металл, и Лайош понял замысел палача.

«Что, испугался?» — торжествовал Аспид.

«Правда всегда бесстрашна!» — гордо ответил Лайош.

«Все равно умрешь».

«Правда не умирает!»

Палач отсек ему голову, и алая кровь потоком хлынула в кипящий котел, смешиваясь с металлом.

Скоро и колокол отлили, на черную башню подняли. А созрел урожай — велел Аспид бить в колокол, чтоб несли ему хлеб и долги. Громовой голос колокола, чистый и властный, несся от села к селу и от города к городу, сзывая жителей придунайского края. Но что за чудо! Как по сигналу вспыхнуло вдруг восстание, и снова запылали усадьбы богачей. Аспида живым сожгли на площади, и черный пепел его развеяли по ветру.

Немало прошло лет, пока удалось Анталу погасить восстание. Он приказал утопить в Дунае колокол и никогда не вспоминать о нем. С тех пор и не знают люди, где тот диковинный колокол с голосом правды. А кто ищет его, те кровью и жизнью расплачиваются за свою смелость. Только все равно ищут!

Затих Миклош Ференчик, и бойцы затихли.

«Трудно, ой трудно найти правду!» — вглядываясь в лица мадьяр, с горечью подумал Павло Орлай, и в душе его заискрилось вдруг желание помочь этим людям в поисках их правды. Дунайский колокол! Разве не сродни он колоколу Говерлы!..

Оказывается, корчма, в которой находились бойцы, давно знаменита: лет сто назад в ней выступал Шандор Петефи.

Напомнив о великом поэте, учитель сел за рояль и заиграл бравурный марш.

— Что за музыка? — шепнул Соколов, наклонившись к Орлаю.

— Гимн революции — «Национальная песнь» поэта.

— Скажи ты, — удивился и обрадовался Глеб, — знаю наизусть, а музыки не слышал.

С «гимном революции» солдат познакомила армейская газета и Глеб сказал Павло:

— Прочтем, пусть послушают! — и он первым прочитал по-русски:

Встань, мадьяр! Зовет Отчизна!Выбирай, пока не поздно, —Помириться с рабской долейИли быть на вольной воле?Богом венгров поклянемсяНавсегдаНикогда не быть рабами,Никогда!..

Павло повторил по-венгерски:

— Талпра мадьяр!..

Венгры аплодировали неистово, и их глаза были полны восхищенного дружелюбия. Еще бы! Русские пришли к ним с лучшими стихами их поэта, имя которого было впервые признано не в литературных салонах Пешта и Буды, а в лачугах бедняков, в убогих тогда придунайских селах и даже здесь вот, в этой корчме. Учитель напомнил, где и как впервые прозвучали огневые слова поэта.

...Однажды с шумом распахнулась дверь и в зал кофейни «Пильвакс», где в ту пору собиралась революционная молодежь венгерской столицы, ворвался запыхавшийся юноша.

— В Вене революция! Пал Меттерних! Народ воздвиг баррикады! — прокричал он, вскочив на стол, и слова его прозвучали как взрыв бомбы. — Ужель мы будем колебаться, когда гудит ураган революции? Нет, мы будем действовать!

Это был Шандор Петефи, сподвижник легендарного Кошута, двадцатишестилетний поэт, вождь революционной молодежи. Он отверг предложение пойти к королю с петицией, заявив, что к трону пора подходить не с бумагой, а с саблей в руке.

На другой день Петефи поднял молодежь и, возглавив ее, захватил типографию, в которой и была напечатана «Национальная песнь». Она стала боевым гимном революционного народа.

— Нет, каков гимн! — восхищался Зубец.

— Любо-дорого слушать! — одобрил и Голев.

Учитель читал и про Тиссу, разлившуюся в бурном половодье и будто сорвавшую с себя цепи; и про тучи, набухшие могучей грозой; и про ветер, разрастающийся в ревущий ураган.

— Смотри, его стихи и сейчас воюют, — выслушав перевод, обрадовался Голев.

— Он и считал себя командиром, — напомнил Березин, — а свои стихи — отрядом, в котором слова и рифмы — его солдаты.

— Добрые солдаты! — похвалил Голев.

— Они сто лет в бою, да враг-то какой! Где им одним справиться! А кроме нас, помочь некому. Сам Петефи говорил, победа придет не из рук вымогателя, а из «святых рук, сеющих мир и свободу».

В эту ночь долго не спалось старому Ференчику. Старик заново переживал свою молодость. Гимн революции он впервые услышал в донских степях на русской земле и на всю жизнь запомнил пламенные слова. Долго метался на горячей подушке, бессильный забыться в спокойном сне. Как будто к нему обращался сам Петефи: «Выбирай, пока не поздно...»

Миклош Ференчик давно выбрал, но жизнь смяла, задавила. Он всей душой принадлежал этой воле, а палачи, свои и чужие, душили ее каждый день. Но пришли русские, и загорелась душа. У мадьяр теперь достанет сил оторвать руки палача от их воли.

Миклош чувствовал: пробил час освобождения его отчизны, и теперь не до сна!

Граф Эстергази! Семен Зубец познакомился с ним с первых же дней, как ступил на венгерскую землю. Правда, заочно. Даже без переписки. Ибо в ответ на любой из вопросов, чей лес, чья земля, чье поместье, ему чаще всего называли одно и то же имя — графа Эстергази. Богатства земельного магната казались бессчетными. Чем только не владел он в Венгрии! Самое же удивительное, о чем Зубец не мог и помышлять, его собственное счастье оказалось в руках сиятельного графа. И вот как это вышло.

Дозор Семена Зубца настиг в имении графа немецкий обоз. Охрана сдалась без выстрела. Все одиннадцать подвод оказались загруженными обувью, одеждой, галантереей. Похоже, вывозили целый магазин. Но Зубца интересовали не трофеи, а лагерь за проволокой. По приказу Эстергази из этого лагеря сильных и здоровых работниц насильно угоняли в графские поместья.

Охрана разбежалась, и, сбив запоры, разведчики ворвались в низкое помещение с двухэтажными нарами.

— Ридни браття, россияны! — радостно закричали полонянки.

Впереди всех оказался Зубец.

— Ридни, други!

Обнимая солдат, девушки и женщины плакали и смеялись.

— Не вси же разом, не вси, — озоруя, шутил Зубец. — Бачите, який я парубок, — бравировал Семен своей выправкой, — мени и невисту треба саму гарну, — и, улыбаясь, взял за руку приглянувшуюся ему дивчину.

На ногах у нее постолы из грубой кожи. Ноги обмотаны тряпьем. Пышная короткая юбка местами продырявлена. Пестрая ситцевая кофточка ладно облегала грудь. На бледном истощенном лице вспыхнул легкий румянец, а глаза с длиннющими ресницами, еще влажные от слез, брызнувших от радостного волнения, смотрели доверчиво.

Хотя Семен и шутил, но горянка приглянулась ему всерьез.

— Тебе як кличут? — не выпуская ее руки, спросил он девушку.

— Линкой.

— А видкиля ты?

— 3 Верховины, з Угорщины.

— Маты е у тебе?

— Е, дома осталась.

— И жених е? — не унимался Семен.

— Ни, ни!.. — в тон отвечала горянка.

— От це добре! Тоди пидемо з нами, бери с собой подружку.

Девушкам-полонянкам объявили, что они свободны и могут хоть теперь же ехать домой. Пусть берут со склада любую одежду, обувь. Они ее заработали. Им отдали три трофейные повозки, только что отбитые у немцев.

— Поедете на графских конях аж до самой Верховины, — пообещал Зубец. — Сейчас подойдут наши части, и будет окончательное распоряжение. А пока снаряжайтесь до дому.

Лину с подружкой он привел в ближайшую избу и, оставив их на попечение Матвея Козаря, направился к трофейным повозкам с одеждой и обувью. Выбрал, как ему показалось, два подходящих пальто, ботинки и платья, отложил по теплому платку и, набив мешок, заспешил обратно. Пусть приоденутся.

Сгибаясь под тяжестью мешка, Семен вдруг услышал голос Жарова:

— Что за груз такой?

Разведчик оторопел и долго не мог вымолвить ни слова. Значит, и передовой отряд уже прибыл.

— Что, спрашиваю? — повысил голос командир полка. — А ну развяжи!

Зубец скинул ношу с плеч и стал развязывать. Влип все-таки.

— Барахольщик несчастный! — рассердился командир, заглянув в мешок. — Эх, Зубец, Зубец, не думал, что у меня такой разведчик.