Свет всему свету - Иван Сотников

Прихрамывая, вошел Березин. Подбили его в городе.

— Ты что такой сияющий, ай еще звездочку дали? — уставился он на Жарова.

— Да нет же...

— Наградили, значит?

— Есть приказ Москвы. Сейчас пришлют.

И Андрей пересказал свой разговор с начподивом.

— Тогда поздравляю! — обрадовался и Березин.

— И тебя поздравляю! — обнял его Жаров. — Твой Хмыров молодец!

— Почему же мой?

— Ладно, не скромничай. Не поддержи его ты, я бы снял...

— И считал бы себя правым?

— Конечно. Как бы я узнал, что он способен на большее?

— А командиру положено знать и предвидеть.

— Все это так, Григорий, и все не так. Тоже диалектика. Что только не мешает нам делать положенное! Тебе вот тоже положено в медсанбате отлеживаться, а ты тут. А должен бы иметь и замену, заранее. Нет, скажешь? Тоже диалектика! И кто знает, примиряясь со всем этим, мы с тобой укрепляем порядок и организованность или нарушаем. Верь не верь, а я, право, не знаю порой, как в таком случае провести грань между добром и злом.

— Все равно их не смешаешь...

Березин спешно собрал взводных агитаторов.

— Надо, чтобы каждый понял, — говорил им замполит, — это ему за его ратный труд, за подвиги в бою объявлена благодарность, ему гремел салют, его успехам радуются люди, Москва. О героях с огоньком расскажите, пусть все знают.

— Героев кругом полно — бой-то какой! — первым откликнулся Голев.

— Вот и хорошо, — одобрил майор, — а как бы, к примеру, вы рассказали, а? — приблизился он к парторгу.

Тарас чуть не растерялся от неожиданности.

— Да как было, так и сказал бы: ведь каждый человек на виду.

— Вот и расскажите, — не отступал Березин. — Пусть агитаторы послушают.

— Да хоть Закирова взять — герой! Сапер наш, — пояснил Голев. — Богатырь богатырем. Пушку везли на плоту сегодня. Бац — снаряд рядом. Плот на дыбы. Если б не Закиров, быть бы пушечке на дне. Из своей бронебойки три пулемета подбил, танк подпалил. Потом двух раненых из-под огня вынес. Разве не герой!

А пленных привел, — напомнил Максим. — Заскочил в бункер, видит — полно. Припер их и кричит в окно по-венгерски: «Сдавайся, не то всем капут!» Они — белый платок. Всех и привел.

— Герой и есть наш Закиров, — заключил Березин. — Так вот и о каждом рассказать надо. Пусть все знают.

Всю ночь Жаров просидел за наградными листами. Сколько отличившихся! Читая, он заново переживал весь штурм города.

«Рядовой Орлай — отважный воин, — читал в представлении. — Снял трех наблюдателей, выбил расчет орудия. Одним из первых ворвался в город. Представляется к ордену Красной Звезды».

Вот тебе и новичок. Не написали только, как, забравшись на колокольню, он вместе с Козарем всю улицу держал под огнем. И сколько пленных привели. И танк поджег. Как умолчать об этом! Нет, пусть перепишут реляцию. Да и Красной Звезды ему мало. К Отечественной Войне первой степени надо.

«Рядовой Матвей Козарь, — читал он дальше, — первым ворвался в немецкую траншею. В рукопашной схватке убил четырех и семерых взял в плен, в том числе офицера-эсэсовца. Представляется к ордену Отечественной Войны II степени».

Жарову вспомнилось, как привел Матвей свою семерку. Немцы понурые, наверно, уж тысячу раз с жизнью простились, а он орла орлее. Да, этот гуцул не раз показал себя. Огневой солдат! Что ж, ему мало, а хорошо написали.

Андрей принялся за новую пачку.

Скупые реляции Черезова не удовлетворили Жарова, и он вызвал комбата.

— Как вам нравятся эти реляции?

— Есть и слабоватые... — потупился Черезов и заерзал на стуле.

— Так зачем же подписывали их?

Отвечать тому нечего.

— Видите, нехорошо получается. Давайте-ка посмотрим вместе.

Черезов уселся рядом.

— «Сержант Руднев, — читал Жаров вслух, — со своим орудием был впереди всех. Подбил танк и самоходку противника. Потеряв в бою орудие, отличился в атаке и захватил немецкую пушку. Представляется и ордену Отечественной Войны I степени». Хорошо, а неполно.

— Коротко же требуется... — оправдывался комбат.

— Ах, Черезов, Черезов, — встал из-за стола подполковник. — Слышал, дорогой мой, как вы беседуете с солдатами о том же самом. Живая картина прямо, сразу чувствуется, подвиг человек совершил. Ведь и писать так же надо. Вспомним-ка, что сделал наш Руднев... Немецкий танк летел как бешеный. Промахнулся один, второй. А Руднев первым выстрелом угодил. Не останови он танка — тот бы к реке вырвался, а там рота высаживалась. Дальше, помните, немецкие пулеметы распластали Самохина. Кто подавил их? Руднев. А захватил немецкую пушку, как ее, на тележных колесах, — семидесятипятку. Сколько он подбил из нее огневых точек? Он Красного Знамени достоин.

Черезов смущен.

— Посмотрим еще, — и Жаров зачитал несколько представлений. — Сухо, правда? Ни живого дела, ни человека не видно.

— Н-да.. — протянул Черезов, — говорил же, пишите полнее.

— Говорили — хорошо, а не проверили — плохо. Не только скажи, а и потребуй. Так ведь?

— Сделаем,товарищ подполковник.

Принесли чай, и завязался непринужденный разговор. Оказывается у комбата вовсе нет времени ни на газету, ни на книгу, ни на нормальный отдых. Как же так? Нету, и все. Вот уже с месяц читает лишь сводки. Жаров изумился. Как он не научил Черезова ценить время? А ведь нетерпимый к медлительности, Жаров часто обрушивался на его нерасторопность. Бывало, он все запаздывает, о многом забывает, хоть и работает не покладая рук. Не хватало ему сноровки, темпа, умения на лету схватывать необходимое. Может, это потому, что в армию Черезов пришел из большого колхоза, где был председателем. Он привык там подолгу обдумывать всякое дело. Но там один темп жизни, на фронте — другой. Комбат просто не успевает. «А я все гну и гну, хоть он потом обливается». А ведь слово поощрения на него действует крепче, чем самый назидательный выговор.

Во время штурма города комбат проявил много энергии и упорства. Что ж, это хорошо, но нельзя забывать и про его промахи, они почему-то показались сейчас редкими сорняками в необъятном поле хлебов, где каждый колосок — его достоинство. Что ж, можно любоваться хлебным полем, но рачительному хозяину нельзя забывать и про сорняки. Без них и поле чище, и сорт зерна выше.

— Вы и сами сегодня действовали отлично, — сказал Жаров комбату, — и сами достойны высокой награды!

Черезов смутился и встал.

Жаров проводил его долгим и добрым взглядом.

За низким окном полуподвального этажа чуть брезжил рассвет, слышалась перестрелка, которая то напряженно вспыхивала, то почти смолкала. Выпив еще стакан крепкого чаю, Андрей придвинул к себе новую стопку наградных листов.

«Лейтенант Хмыров, — читал он реляцию, — смело вел роту на штурм города. Скрытно обойдя его с юго-запада, он пробился к ключевой высоте и стремительным ударом овладел ею, водрузив на ней Красное знамя. В бою за город действовал умело и отважно, что облегчило успех атаки с фронта. Представляется к ордену Красного Знамени».

Андрей непроизвольно перевернул карандаш и не-очиненным концом тихо застучал по столу. Вот все верно, и ордена он достоин, и лист его будет подписан, а нет к нему доверия. Конечно, тут не личная неприязнь. Просто неприглядно его назойливое «ячество»: «Я взял», «Я продвинулся», а случится задержка — «Я сам пойду». Оттого и промахи его слишком заметны, а успехи, даже нередкие успехи, не находят в душе теплого отклика. Слишком уж привержен ко всему личному в противовес общим интересам, ценить которые командир не умеет.

Сегодня, во всяком случае, он действовал отлично: должное — должному, и Жаров размашистым росчерком подписал его лист. Едва он отложил его в сторону, как на пороге появился сам Хмыров. В лице — ни кровинки, в глазах лихорадочный блеск. Плечи обвисли. Весь он вроде осоловелый, хоть в судорожно сведенном лице ощутимо неизъяснимое напряжение: будто он хочет закричать — и не может.

— Что случилось, Хмыров? — вскочил Жаров.

— Немцы... на высоте...

— Немцы? Вы что!..

— Захватили они... — с трудом выдавил командир..

В мертвой тишине Жаров расслышал только, как хрустнули пальцы его рук, и он изо всех сил стиснул зубы, чтоб не раскричаться. Даже согнулся, готовый броситься на виновного.

— Рассказывайте толком! — потребовал он, выпрямляясь и не расслабляя рук; все в нем еще бурлило и клокотало: — Рассказывайте!

— С вечера все как по маслу... — с дрожью в голосе заговорил Хмыров. — Засели, окопались. Огонь как огонь. Обошел взводы. Два по скатам, третий — на самой вершине. После полуночи артналет и бой наверху. Сумасшедший. С маху туда. Подлетаю, а мои обратно — без патронов уже. Собрал людей — и наверх! А там не подступись! От взвода лишь семеро уцелели: все полегли. Как саранча на них набросились, товарищ подполковник...

Срывающийся голос офицера глух и накален.

Противник захватил у него лишь самую вершину. Но с нее весь город виден, как в пригоршне. Установи немцы орудия и минометы — ни пройти, ни проехать. Ясно — выбивать немедленно. Только трудно придется, ой трудно. Ее не возьмешь сейчас и батальоном.