Избранные произведения - Пауль Хейзе

что еще больше увеличило суматоху в трактире. У празднично разодетых плоскогрудых девиц красовались на платьях букеты полевых цветов. Они робко пробирались на свободные места среди возбужденных мужчин, сияя блаженством, несмотря на тычки и тумаки со всех сторон. Обслуживающему персоналу с трудом удавалось протиснуться сквозь людскую толчею. Где бы ни появлялись Нойберша или Юкунда, их встречали такими недвусмысленными нежностями, мужчины так распускали руки, что обе сразу же обращались в бегство. При этом Юкунда и Нойберша изо всех сил колотили кулаками, возмущенно горланя и вереща, впрочем, с самыми довольными физиономиями. Они расцветали на глазах в этом адском котле.

Конрад не успел вовремя скрыться от необузданной людской толпы, а потому вдруг обнаружил, что пригвожден к своему месту. Ему не оставалось ничего другого, как потесниться до крайности. Впрочем, он покорно перенес это вторжение, подобно тому, как примиряются со стихийным бедствием, хотя и в самом скверном настроении. Вдруг он очнулся и навострил уши: его задели слова «Павлины», «кельнерши», «любезничать». Повернув голову, он увидел долговязого увальня с перекошенным рыбьим ртом и торчащими ушами. Скользкий тип, словно дождевой червяк, — именно от него можно было ожидать подобных слов. В самом деле, долговязый, пришепетывая и брызжа слюной, вращал похотливыми глазами. Конрад хотел было с отвращением отвернуться, но тут ему послышалось «красивая Анна из «Павлинов». Нет, действительно, это ничтожество совершенно отчетливо произнесло еще раз: «Красивая Анна из «Павлинов».

— Эй, вы там! Чтобы я не слышал имени моей сестры из вашей грязной глотки! — возмущенно вскричал Конрад, так грубо и оскорбительно, что сам удивился. Его окрик напоминал пощечину.

Долговязый нерешительно поерзал, не слишком удивившись, выжидательным взглядом довольно долго рассматривал противника, потом бесцветным голосом ответил:

— О вашей сестре не говорится ничего плохого, отнюдь нет, как раз наоборот.

Конраду показалось, что инцидент исчерпан. А между тем долговязый не отводил от него своего коварного взгляда.

— Вполне разрешается произносить даже имя Господа Бога, — прошепелявил долговязый, — а потому имя барышни Ребер тоже позволительно называть. В конце концов, она всего лишь человек, как и мы. Или не так?

Он раздраженно твердил одно и то же, тогда как Конрад презрительно отвернулся, продолжая, однако, прислушиваться, будто тигр, который разъярен и пытается прийти в себя.

— Если в глотку попадает черный, а не белый хлеб, это еще не значит, что она грязная. Но есть и такие глотки, в которые попадают цыплята, и все равно они грязные.

И опять:

— Если кто-то богат и держит кобылу в конюшне, а мундир в шкафу, то ему вовсе не следует разговаривать с народом высокомерным тоном, будто с бессловесной скотиной.

И немного погодя еще:

— Господин лейтенант далеко не всегда так громко командует. Дома, в «Павлинах», он говорит с отцом тихонечко, — если, конечно, вообще осмеливается что-либо сказать.

Кто-то оглушительно засвистел, заложив пальцы в рот, — то был сигнал тревоги.

— Верхние ваггингенцы! — прозвучало, словно военный клич.

— Где? — раздалось несколько пропитых, хриплых голосов.

— Прикончим их! — прохрипели другие, и, будто стадо оленей, все деревенские бросились через ограду, чтобы узреть врага. Все, что попадалось на пути, орда безоглядно швыряла оземь — столы с посудой, стулья вместе с сидевшими на них людьми.

Пока Конраду доставались только случайные тумаки, он сдерживался. Когда его стали пинать ногами, он начал обороняться: недолго думая, сваливал в кучу наседавших, на что те тоже не слишком обижались, а равнодушно вставали с пола, как если бы сами споткнулись о табуретку. Кое-кто, правда, отваживался мимоходом погрозить ему кулаком. А один даже извинился, неуклюже отдавая честь:

— Надо же! Но вы не обижайтесь, господин! — миролюбиво пробормотал он.

Однако один удар в спину был столь чувствителен, что Конрад сразу почуял злой умысел, а когда мгновенно обернулся, увидел того самого долговязого парня, который даже не успел сделать невинную физиономию, но, чувствуя, что выдал себя, обратился в бегство, стараясь затеряться в многолюдной толпе и закрывая голову руками. Конрад бросился за ним, протискиваясь сквозь толчею. Возле садовой калитки он догнал верзилу, схватил за шиворот и, дав пинка, вышвырнул на дорогу. Вообще-то он не привык пинаться, но на сей раз ему словно кто-то подсказал: этому косорылому надо дать пинка ради защиты чести сестры и ради его же собственной пользы. Сделав это, Конрад ощутил блаженное удовлетворение, так что мог спокойно наблюдать как зритель за действиями двух враждебных крестьянских групп.

Нижние ваггингенцы были уже на дороге, за ними следовали женщины. Некоторые из них увязались за мужчинами, уговаривая не вступать в драку; другие устремились из любопытства и жажды приключений, но все были исполнены чрезвычайного уважения к жаждущим насилия парням. Сначала мужчины организовали военный совет.

— Ровно в шесть мы ударим против них — не раньше и не позже, — пронеслось по рядам. Потом, заключив девиц в середину шеренги и низко надвинув на лоб шляпы, они наклонили головы и с невинным видом направились в деревню. Впереди, на приличном расстоянии от них, по ржаному полю, слева от вишневой аллеи, тянулась верхневаггингенская деревенская община вкупе с женщинами — и у всех был тоже совершенно безобидный вид. Обе ватаги поглядывали друг на друга, бдительно заботясь о том, чтобы расстояние между ними не увеличивалось и не сокращалось. Время от времени из арьергарда высовывалась чья-нибудь голова, будто у петуха, который собрался закукарекать. Голова фальцетом посылала в сторону врага очередную угрозу и быстренько пряталась в толпе. Так постепенно оба войска приближались к меже в направлении «Павлинов».

Конрад ликовал; для него всегда чем тверже был орешек, тем слаще ядрышко. Разве он изо, всех сил с самыми благими намерениями не уговаривал отца не устраивать танцы? И как его отблагодарили за добрый совет? Ну ладно, так ему и надо. И в сердце его закралось желание обиженного пророка: пусть прольется кровь.

Когда Конрад направился к своему столу через опустошенный и притихший садик, где теперь все было переломано, Юкунда со вздохом поспешила ему навстречу и в изнеможении шлепнулась рядом с ним на стул. Какой у нее был вид! Растрепанная, в изорванной одежде, облитая вином, вислогубая, с тусклыми глазами, с каплями пота на лбу.

Куда теперь подевалась совратительница-Юкунда, которую сплетники изображали чуть ли не воплощением смертного греха! Какой жалкий смертный грех! Ведь смертный грех должен быть, по крайней мере, аппетитным. Тьфу, как же она дала себя облапать узловатым ручищам всех ваггингенцев! Конечно, и без того было известно, что она отнюдь не пресвятая Дева Мария, но одно дело знать, а другое — увидеть все собственными глазами. В самом деле,