Стихотворения и поэмы - Микола Бажан

4

ГОЛОС ЭДИТ ПИАФ

Себя отдала своей песне. Всю отдала. До конца.Перелюбила. Переболела. Всё испытала на свете.Крик обернулся хрипом. Голова тяжелее свинца.Словно в любовном экстазе, сомкнув тяжелые веки,Слезами иссиня-черными смыв макияж с лица,Печалью, надеждой, любовью осталась она навеки,Эта певунья бродячая, взбудоражившая сердца.

Осталась она красотою, пускай убогой, приниженной,Пусть грешницей, брошенной навзничь для                                                                 каждодневных мук,С безжалостной откровенностью, с распахнутостью                                                                                  бесстыжею,Воспевшей нежность и ненависть беспутных своих                                                                                  подруг.Кто она? Серый воробышек,[77] тот, что на крышах ПарижаО крохах любви, а может, о хлебных крошках чирикает?Я вижу ее над толпою, шальную, в кудряшках рыжих,Я вижу ее — монтаньярку, бунтарку, актрису великую.Я знаю, она не стреляла в убийцу с железным крестом,Петеновские жандармы ее не хлестали хлыстом,Она не кровавила руки, таская железный лом,Чтоб воздвигать баррикады над Сеной, за каждым                                                                                  мостом.Я знаю, на гильотину, как мужественная Франс Блок,Не шла она, оголяя шеи своей уголок,И радиопередатчик не клала в солдатский мешок,Но не отступила от Франции ни разу, ни на вершок.Ведь ради нее сгорала Даниэль в тифозном жару,И ради нее перед смертью Пери потянулся к перу.Расстрелянные пролетарии ее заслоняли собой.…С вершины собора певунья глядела на город свойИ горько рыдала вместе с химерами Нотр-Дам,Когда по бульварам скорбным, по Елисейским полям,Не тень гренадеров мертвых, а тень полумертвых полковПлелась без надежд и оружия, без славы и даже без слов,Поверив маршалам лживым, не отстояв свой кров.Вернулись домой солдаты, опомниться не успев,А сверху летел им вдогонку неумолимый напев,В котором слышался вызов, звучал справедливый гнев.Рыдающий женский голос, он в души тогда проник,Его мы доселе слышим, укора и скорби крик,Зов матерей Парижа, старцев, калек, сиротВ то лето сорокового, в тот вопиющий год.

Актерка — росток окраины, безвестная дочь Бельвиля,Рожденная в желтой дымке уличного фонаря,Она познала могущество, изведала и бессилье,Заря полночного города, предутренняя заря.Никогда я ее не видел, но чудится мне всё чащеОблик той маленькой женщины с устами как рваная                                                                                      рана.Кем же ей быть без песни? Бездомной девкой, гулящей?Кем же ей быть без Франции? Нищенкой, с горя пьяной?Сквозь семь кругов преисподней пройдя, сквозь                                                                       парижское пекло,Базарных фигляров наследница, дитя лихого райка,Возникла она внезапно среди разора и пепла,Звучна и нежна, как флейта, как стебель гвоздики,                                                                                тонка.Как стебель гвоздики, как тельце колибри, как венчик                                                                                     бокала,Взметнулась она стремительно, на сцене вдруг засверкала.В ней столько таилось пыла, такая в ней страсть гудела,Что боли ей было мало, что ей не хватало тела.И вот она снова и снова в фонарном кругу лучится,Из-за кулисы бархатной вышла и в зал глядит,И падает свет прожектора на голые плечи певицы,На резко загримированное, больное лицо Эдит.Она распахнула руки, сеткою жил обвитые,Трепещут ладони слабые, словно гвоздями пробитые;Над оркестровой ямой встала она, как распятие,Бездонны ее страдания, бессонны ее объятия.Властные хрупкие руки судорожно распростерши,Поет вещунья ночная, словно святая пророчица.В роду ее не было славы слаще, чем эта, и горше.Звенит последняя исповедь, и горечь в горле полощется.И слезы сочатся черные, и сердце в мучениях корчится,И всё в голове заморочилось! Чего шансонетке хочется?О, как ненасытно мечтается,О, сколько всего умещаетсяВ душе вашей, бедная вестницаЛаски и человечности!Вздымается над толпою, терниями увенчана,К столбу световому прикованная, печально-прекрасная                                                                                         женщина.Вздымается над толпою отчаянная парижанка,Над залом, где гость захмелевший исходит слезой                                                                               и слюною,Растроганный тем, как всхлипывает расстроенная                                                                                  шарманка,Подстегнутый саксофонами и безутешной струною.«Милорд, вы, кажется, плачете? Неужто всё еще                                                                              в моде я?Милорд, я прошу вас, не надо! Я жалуюсь вовсе не вам.Рукоплещите, топайте, подвывайте моей мелодии.И — к черту! Падам, падам!..»

5

«НЕОКОНЧЕННАЯ» СИМФОНИЯ ШУБЕРТА

Меня зовут Франц Шуберт.                                         Я сейчасВам расскажу, о чем в полночный часЯ грежу наяву,                      хотя порою самШепчу себе: «А можно ль верить снам?»Кричу во сне.Кричу во тьме ночной.У немоты и звезд пощады не прошу.Мой крик сравним лишь с петлей роковой,Которой сам себя я задушу.Стою над ямою распахнутого снаИ погружаюсь естеством своим на дно,Туда, где с глубинойСтолкнулась глубина,Где корни мертвые с живыми заодно.И раздвигаются пласты забытых дней,Истлевших миражей,                                 и марев,                                                        и забот,И раскрывается над ней той бездны ходВ нору, где темнота еще темней.В подземный рокот вслушиваясь, яКричу и трепещуУ смерти на краю,Не зная, выползет сомнений ли змеяИль боль тарантулом вопьется в грудь мою?Но мысль светла,Как молния, в уме:Берлога подо мной,Проклятой доли клеть,—И дух мой вздрогнул, и отчаянье во тьмеВдруг шевельнулось,Как разбуженный медведь.И я кричу, кричу, не ведая того,Что криками не отпугну его.Ведь он навалится и силой лап тугихСомнет и плоть мою, и свет надежд моих…И только взблеск огня,И только шаг одинНавстречу брезжущему свету дня —И я пройду сквозь тьму,Как исполин.И я, стряхнув с себя                                  сомненья тех ночей,Вновь песней задышуВ небес раскрытых млечность.Повиснет в небесах,                                 тревожа слух людей,Мелодия моя — она стремится в вечность.Ее не завершил?И завершать не смей!В ней, неоконченной,Сокрыта бесконечность!

6

ВАЛЬС СИБЕЛИУСА В ЛЕНИНГРАДЕ

Нине

В бессонницу белой задумчивой ночи,В спокойную светлую дрему аллеи,В сквозное приморских садов узорочьеМы входим, объяты печалью своею.Любимая, сердцем внимай и печалься,Внимай и минутам и годам эпохи,Когда в переливах томительных вальсаНам слышатся финна великого вздохи.Прозрачность пригашенная светотени,Прозрачность на небе, на плесе, на сердце,Прозрачность в размеренном грустном круженьеПрошептанных скрипками вальсовых терций.Вседневная суетность нас не туманитИ ясность предчувствия не затмевает —Оно, как прозренье, и светит и манит,Любви неоглядную даль открывает.Какой перламутровый отсвет залива,Как воды сребристо, лилово лучатся!И севера ночи, как музыка, живы —Им в памяти сердца навеки остаться!

7