Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика - Анна Наумовна Ардашникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В характеристике основных персонажей суфийской газели ключевую роль играет их отношение к истинной вере. Называя себя идолопоклонниками (бутпараст) и неверными (кафир), герои газели выражали несколько важных доктринальных положений: принципиальное единство и абсолютность Истины, которую может постичь адепт любой религии, если он обратится к самопознанию и самосовершенствованию, поклонение красоте, явленной в феноменальном мире, поскольку она является метафорой красоты божественной. Образ вероотступника и идолопоклонника связан у Сана'и, как, впрочем, и у других поэтов, с образом прекрасной, как языческий идол, возлюбленной, способной совлечь с пути веры даже истого мусульманина. «Старец магов», предлагающий герою нарушить обет воздержания от вина, в символике Сана'и был воплощением идеи наставника, приобщающего послушника к «вину истинного знания».
Противостоящие друг другу персонажи населяют городское пространство: в газелях этой тематики постоянно встречаются слова «квартал», «улица», «переулок» (куй, куча), «город» (шахр). Этот набор поэтической лексики обнаруживает тенденцию к превращению в клише, например: «Твой квартал стал садом для влюбленных, его орошают слезы из моих глаз», «…в квартале каландаров мы впали в ничтожество», «…в квартале кабачков сто тысяч раз поцелуй во хмелю землю, ведь там пребывает опьяненная возлюбленная» и т. д. Слова «квартал», «улица», «жилище» могут сочетаться и с абстрактными, относящимися к суфийской символике понятиями «квартал печали», «квартал смысла», «квартал влюбленности», «квартал сердца».
Идеи суфийского братства, коллективного, совместного радения или медитации представлены у Сана'и целым спектром образов: собрание (маджлис), пирушка, пир (базм), общество, кружок (халка, махфал). Отождествление ритуала радения с веселым пиршеством, сопровождающимся пением и танцами, привлекает в суфийскую газель традиционные образы музыканта и певца, наводняет ее названиями музыкальных инструментов и названиями ладов иранской классической музыки. Перечисленные образы создавали специфическую атмосферу вокруг героя газели, способствовали эстетизации описания психологических состояний взыскующего Истины.
Таким образом, несколько ипостасей героя Сана'и (любовная, гедоническая, медитативная) как бы отражаются друг в друге, что обеспечивается общим мистическим подтекстом газели. Подобную интерпретацию образа героя можно найти в газели с радифом «каждую ночь»:
Вкушаю вино я и оттого любовью обуреваем каждую ночь,
Ведь моя любимая без меня пребывает в Харабате каждую
ночь.
Мой идол проводит в наслаждении и беспутстве целые дни,
А я без нее рыдаю в тоске каждую ночь.
Я – тот самовлюбленный монах, я – тот заносчивый кутила,
Чьи деяния служат образцом для Иблиса каждую ночь.
И с головы до ног я гол оттого,
Что в Харабате я отдаю в залог и туфли, и тюрбан каждую ночь.
Я пьян любовью к этому кумиру и иноверцу –
И маги берут огонь [для своего храма] из моего ада каждую
ночь.
Говорит мне моя красавица: «Зачем так рыдать от любви!»,
Когда видит, как глаза мои рассыпают перлы каждую ночь.
Двумястами зуннаров опоясан я.
Наверное, в Руме монахи ткут для меня зуннары каждую ночь.
Из приведенных текстов можно заключить, что синтез суфийской и придворной поэтических традиций осуществлен в газели Сана'и куда более последовательно и полно, чем у Анвари. Поэт использует весь арсенал мотивов и ассоциаций ранней суфийской лирики, избегая при этом характерных для нее проповеднических приемов и тяжеловесной логики развертывания поэтического высказывания, стремясь передать пафос духовных исканий в легкой, отточенной форме. Сохраняя яркую метафоричность описаний красоты возлюблен ной или юного виночерпия, рисуя изысканные картины пирушек-радений и музыкальных собраний, где курятся ароматы цветов и вина, автор стремится создать гармоничное равновесие «внешнего» текста и «внутреннего» подтекста газели, ибо аллегория вечной и непреходящей красоты, по его мнению, сама должна быть прекрасна.
Собрание газелей в Диване Сана'и демонстрирует рекордное по сравнению с предшественниками разнообразие мотивов и способов их сочетания внутри текста. Можно сказать, что в его творчестве тематика газели практически предстает в том виде, в котором она приобретет каноническую законченность в лирике таких признанных мастеров-лириков, как Са‘ди и Хафиз.
* * *
Одним из признанных литературных центров, где в XII в. процветала поэзия на персидском языке, были закавказские области Арран и Азербайджан. Находившийся на окраине сельджукидской империи Арран со столицей в г. Ганджа был одним из входивших в султанат полунезависимых эмиратов, владетели которых именовались атабеками. Из местных династий власть в части этого региона удерживали Ширваншахи, состоявшие в родстве с грузинскими царями. При закавказских дворах, организованных по образцу центральных, сельджукидских, состояло на службе множество местных поэтов, из среды которых вышли и незаурядный мастер касыды Хакани, и великий эпик Низами.
• Хакани
Будущий поэт родился в Ширване, о чем свидетельствуют строки из его поэмы «Дар двух Ираков» (Тухфат-и ‘Иракайн). Источники расходятся во мнении относительно даты его рождения – в одних приводится 1120/21 г., в других – 1126/27.
По происхождению Хакани был выходцем из городского ремесленного сословия: его дед ‘Усман – ткач, а отец ‘Али – плотник. Из стихов поэта можно почерпнуть сведения о том, что его мать была христианкой несторианского толка, но попав в плен к мусульманам, приняла ислам. Образованием Хакани занимался его дядя по отцу, известный врач Кафи ад-Дин ‘Умар. Вот как он пишет об этом в своей поэме «Дар двух Ираков»:
Бедняк мой отец от тяжкой судьбы
Бросил меня, как Заля [бросил] Сам.
Он (т. е. дядя Хакани[42]) тотчас поступил, как Симург,
Взял меня под крыло, словно Заля.
Взял меня на вершину горы Каф знания,
Вскормил меня в своем гнезде.
(Перевод Е.Э. Бертельса)
Судьба Хакани весьма типична для своего времени. Служилые панегиристы все более чувствуют зависимость от вкусов заказчика, который отнюдь не всегда является идеалом правителя или образцом добродетели. Хакани остро ощущает свое унизительное положение в дворцовой атмосфере постоянного соперничества, клеветы, доносов. Единственной возможностью для поэта покинуть ненавистную среду было паломничество к святым местам. На протяжении жизни Хакани дважды предпринимает хадж в Мекку, первый раз в 1156 г., а второй раз – между 1170 и 1180 гг., чтобы хотя бы на короткое время вырваться из «ширванского плена», как поэт называет свою службу при дворе.
