Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

Довел я свои речи до совершенства,

Боюсь, что приблизился упадок.

Когда слово в мире достигает высшей точки,

Быстро в том слове проявляется изъян…

«Печатью пророков» был Мухаммад,

Я – «Печать поэтов», [во мне] вся прибыль.

Заканчивается поэма развернутым панегириком в адрес Бахрам-шаха и его малолетнего наследника.

В поэме, созданной Сана'и, впервые заданы основные жанровые параметры религиозно-дидактического эпоса. Этому типу поэм-маснави была суждена долгая жизнь не только в персидской литературе, но и в тех литературных традициях Ближнего и Среднего Востока, которые ориентировались на нее как на классический образец.

Четкое содержательное и формальное выделение вводных глав и заключения, единообразное оформление разделов, сочетание рефлективного и повествовательного начал – вот те черты, которые позже станут эталонными и уже как элементы канона будут использованы Низами при создании одной из поэм «Пятерицы» – «Сокровищницы тайн». При этом следует отметить, что, в свою очередь, Сана'и развивал некоторые черты, присутствовавшие в ранних произведениях бессюжетного дидактического эпоса, которые принадлежали перу Насир-и Хусрава – «Книга просветления» (Раушанаи-нама) и «Книга счастья» (Са‘дат-нама). Об этом свидетельствует прежде всего общность тематических рубрик, представленных в соответствующих главах поэм Сана'и и Насир-и Хусрава. Приведем для сравнения названия некоторых глав в поэме Насир-и Хусрава «Книга счастья»: глава третья названа «В разъяснение отшельничества», четвертая – «В разъяснение молчания», пятая – «В разъяснение дружбы», шестая, седьмая, восьмая и девятая главы посвящены алчности и щедрости, счастью и несчастью. Есть в поэме также главы, посвященные милосердию, нищенству, доброте, гордыне, довольству малым. Последняя глава содержит объяснение причины окончания книги. Очевидно, что рубрикация глав дидактической поэмы по тематическому принципу начала складываться уже в творчестве Насир-и Хусрава. Сана'и развил начинания предшественника и усилил повествовательный элемент за счет введения большого количества иллюстративного материала. После появления «Сада истин» канон религиозно-дидактического эпоса можно считать вполне сложившимся.

Сана'и в своем творчестве заложил основу и другой разновидности дидактического эпоса – сюжетной. Ему принадлежит ряд небольших маснави, среди которых выделяется поэма «Странствие рабов Божьих к месту возврата» (Сайр ал-‘ибад ила-л-ма‘ад). Эта поэма, рассказывающая о возвращении человеческой души к своему духовному истоку, представляет собой вариант жанра «хождения в загробный мир», а потому многие исследователи сравнивают ее с «Божественной комедией» Данте. В то же время совершенно ясно, что в персидской литературе такое произведение имело доисламские корни, поскольку в пехлевийской традиции существовала «Книга о праведном Виразе». Все произведения визионерского жанра роднит присутствие персонажа-проводника, который сопровождает героя в его странствиях (Сраоша и Рашну в пехлевийской книге, Вергилий в поэме Данте). В поэме Сана'и в качестве такого проводника выступает «Светлый старец», в образе которого персонифицирована «разумная душа» (нафс-и ‘акила) (ср. с персонификацией «универсальной души» в поэме «Сад истин»).

Начало поэмы, вопреки уже сложившейся традиции, не содержит хвалы Богу и развернутой картины сотворения мира, нет в нем и прославления Пророка и посвящения какому-либо адресату. Вводная часть представляет собой один из видов стандартного зачина, построенного на обращении к ветру (такие зачины широко использовались в касыдах и газелях), «царственному вестнику, чей престол из воды, а венец из пламени». Обращаясь к ветру как к одной из стихий, поэт просит его выслушать рассказ о тех силах, которые образуют природу человека. Они описываются в поэме в виде фантастических стран и городов, через которые предстоит пройти герою-путнику, так что весь сюжет приобретает характер мистического путешествия, посвящающего человека в тайны Пути к Истине. К примеру, животная природа человека рисуется как город, в котором три правителя: свет, пламя и мрак – и два коня: черный и белый (ночь и день). Обитатели города озабочены лишь сохранением потомства, правители думают только о собственной выгоде, а кони пожирают седоков. Последний мотив в несколько иной вариации встречается в одной из касыд Насир-и Хусрава, где понятие времени загадано в виде «пестрого коня», пожирающего сидящих на нем всадников.

Среди всеобщего мрака поэт видит «Светлого старца», который предлагает провести его по всем областям – от низшего (земли) до высшего элемента (света). Путь странникам преграждают различные препятствия, символизирующие земные страсти – зависть, алчность, гнев. По дороге к стране света герой попадает в области, населенные людьми разных вероисповеданий, которые прекрасны, но слепы, ибо не видят ничего, кроме различий в вере. Далее в качестве примеров религиозной ограниченности предстают люди, слепо следующие догматам веры (арбаб-и таклид), убежденные в своей непогрешимости (арбаб-и занн), чтецы Корана (курра), не способные постичь суть писания, а знающие лишь букву закона. Миновав эти страны, герой достигает области вечного света, где обитают странники тариката, познавшие высшие истины. Но и пребывание в их стране не является конечной целью путешествия. Поэту предстоит встреча с пророком Мухаммадом, «создателем шариата». Здесь поэма переходит в свою финальную часть, которая состоит из прославления Пророка.

Несмотря на то, что в классический период «хождения в загробный мир» в персидской литературе разрабатывались нечасто, традиция жанра «мистического путешествия», заложенная автором, развивалась весьма плодотворно. По существу, знаменитая поэма Фарид ад-Дина ‘Аттара «Язык птиц», о которой речь пойдет ниже, представляет собой трансформацию этой жанровой модели. Общность поэм состоит в том, что в них обеих дорожные тяготы, страхи и препятствия, подстерегающие путников, выступают в качестве аллегорий человеческих страстей и пороков, которые мистик должен преодолеть в поисках Истины.

Излюбленные дидактико-философские темы Сана'и, которые составляют ядро его эпического творчества, находят свое выражение и в касыдах. Основную часть раздела касыд в Диване поэта составляют произведения дидактико-философской и религиозной направленности. Даже в зачинах панегириков нередко присутствуют мотивы аскетической проповеди или любовно-мистические стихи.

В своих дидактических касыдах Сана'и продолжает традиции, заложенные в творчестве ‘Абдаллаха Ансари и Насир-и Хусрава. В его Диване, например, имеется касыда, содержащая осуждение нравов эпохи и начинающаяся словами «Здравомыслящих людей мало в наше время, а если кто-то и остался, на него обрушивают клевету». Она выдержана в духе касыд, описывающих природные и социальные катаклизмы, затрагивающие все страты средневекового общества. При сопоставлении с другими образцами касыд со сходными зачинами выявляется склонность Сана'и к максимальному усложнению поэтической задачи. В данном случае речь идет об использовании сложной книжной образности, а также об увеличении количества упомянутых социальных типов (их число доведено до 23):

Падишах, охваченный вожделением и алчностью,

Обратил лицо к среброгрудым [красавицам] и серебряным

                                                                              идолам.

Эмиры, охваченные жестокостью и пороком,

Обратили сердца к насилию и [захвату]