Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

чудесами древних рельефов на развалинах сасанидского Мада'ина. Однако скорее стихотворение Хакани и по набору мотивов, и по тональности выдержано в традиции темы «умерших владык», которая, начиная с арабского мастера зухдийат Абу-л-Атахии, была одним из устойчивых образных воплощений идеи бренности земного бытия. Именно в этом образном обличии тема представлена и в персидской поэзии – в аскетической лирике ‘Абдаллаха Ансари. Хакани подчеркивает дидактический пафос стихотворения, в самом начале характеризуя его содержание словами «назидательный пример» (‘ибрат) и «совет» (панд):

О сердце, извлеки урок! С помощью ока узри назидание!

Признай дворцы Мада'ина зерцалом назидания!

Далее поэт говорит: «каждый зубец крепости дает тебе совет» или «Хакани, у этих врат проси, как нищий, назидания, чтобы впредь у твоих врат просил назидания хакан, как нищий…». Центральную часть кыт‘а составляет именно перечень «умерших владык», которые олицетворяют быстротечность земной славы и власти и неотвратимость ухода в мир иной:

Сойди с коня и склонись до самого ковра земли –

Под слоновьими ногами [времени] нашел смерть Ну‘ман.

Нет-нет, взгляни, как подобный Ну‘ману, бросавший царей

                                                            под ноги слонам,

С течением времени был убит слонами дней и ночей…

Пьяна земля, поскольку вместо вина она вкусила

Крови сердца Ануширвана из чаши черепа Хурмуза.

В творчестве Хакани можно наблюдать не только движение касыды в сторону дидактико-философской и рефлективной тематики, но и очевидное усложнение ее образного и композиционного рисунка. Именно Хакани закрепил в каноне касыду с множественными зачинами, всегда выделяемыми повторением парной рифмы, как в матла‘. Количество таких зачинов может доходить до пяти. Он продолжил традицию Сана'и в сочинении дидактико-философских касыд с арабскими названиями. Названия таких касыд Хакани – «Зерцало чистоты» (Мир'ат ас-сафа), «Язык птиц» (Мантак ат-тайр), «Увеселение душ» (Нухзат ал-арвах), «Амулет Хиджаза» (Хирз ал-Хиджаз) и др.

Сейчас трудно судить о том, сам Хакани или традиция переписчиков присвоила его касыдам подобные заглавия. Понятно одно: они должны были прямо указывать на философско-назидательную направленность текста, подобно названиям поэм типа «Сада истин» Сана'и, «Сокровищницы тайн» Низами, «Языка птиц» ‘Аттара, «Восхода светил» Амира Хусрава Дихлави.

Философские касыды с названиями привлекали внимание поэтов следующих поколений и вызвали к жизни череду ответов в творчестве Амира Хусрава («Река (море) праведников» – Дарйа-и абрар), Джами («Море тайн» – Луджжат ал-асрар, «Полировка духа» – Джила ар-рух), Навои («Подарок размышлений» – Тухфат ал-афкар). Все перечисленные произведения являются ответами на «Зерцало чистоты». По утверждению Е.Э. Бертельса, один знаток классической поэзии, с которым он беседовал в Средней Азии, насчитал более шестнадцати ответов на эту касыду Хакани.

Тяготение Хакани к рефлективной и дидактической тематике привело к сокращению доли панегириков в его касыдах. Традиционные славословия у Хакани все больше уступают место описанию мусульманских святынь или вознесения пророка Мухаммада (ми‘радж), воспеванию единства Божьего (таухид) и славословию в адрес Печати пророков.

Достигший в своем поэтическом творчестве мыслимого предела виртуозности в обращении со словом, Хакани ощущал свой авторский стиль как нечто новое и заявлял об этом со свойственной ему резкостью:

Я – падишах поэзии и прозы в Хорасане и в Ираке,

Который каждым словом привел на испытание балагуров и

                                                                             болтунов.

Те, кто судят справедливо, считают меня мастером,

Ведь из мыслей и словес я создал новую манеру, а не следую

                                                                               древней.

Восхваления собственного таланта занимают особое место в касыдах Хакани. Характерно, что многие из фахров выдержаны в стилистическом регистре классического панегирика. Он называет себя мастером или учителем (устад), создавшим «новую манеру» (шива-йи таза), связывает свой поэтический дар с божественным источником и уподобляет пророческому озарению. В одной из касыд этим мотивам придана особенно яркая форма:

Нет в краю Слова падишаха лучше, чем я.

В [этом] мире управление государством Слова передано мне.

Для девственной Марйам [поэтического] значения я – Дух

                                                                             Святой,

Для мира поминания высоких качеств я – властелин…

Испытывает ревность к моим стихам сердце Хассана Сабита,

От руки моей прозы получил подзатыльник Сабхан Ва'ил[44].

Нанизывающие ожерелья колдовства от меня получают

                                                                  посредничество,

Фальшивомонетчики стихов у меня перенимают [знание]

                                                                               алхимии.

Где бы ни опустилась подкова Бурака[45] моего таланта,

Небеса делают из нее острый меч ради [исполнения] приговора.

В Предвечности не ради славы на главу моего благородства

                                                                  возложили венец,

В грядущей Вечности телу моего отшельничества по праву

                                                                          вручат каба.

Не увидишь меня в распоряжении слуги алчности,

С тех пор как надо мною властвует падишах довольства

                                                                              малым…

Горьки мои упреки и сладки мои хвалы в адрес людей моего

                                                                                времени,

Из зрелого винограда готовят вино, а из незрелого – глазную

                                                                           мазь (тутийа).

Мое владычество и мой язык – ключи к сокровищнице небес,

И эти два притязания подтверждены хадисами Избранника.

Я близок к сокровищнице, а они – метельщики [в квартале]

                                                                           вожделения,

Я – светильник разума, а они – пораженные дневной слепотой

                                                                                 страстей…

Красоте Йусуфа завидовала горстка неблагодарных,

Слово Ахмада (т. е. Мухаммада) называла заблуждением кучка

                                                                         недостойных.

Хакани может прибегать к непривычным и смелым транспозициям мотивов, например, описывая Черный камень в Ка‘бе через традиционные феномены красоты возлюбленной (лик, локоны):

Ка‘бу в изгибах и кольцах локонов узрят,

Точку ее родинки на той гранитной скале узрят.

Душу отдадут за ту родинку и те локоны

Влюбленные, когда тот прекрасный оливковый лик узрят.

Юпитер влюбился в те локоны, и лик, и родинку,

Вот почему небеса его смятенным и безумным от любви узрят.

Ты спросишь: «Почему бело, как молоко, кольцо того локона,

А в той черной родинке чистейшую амбру узрят?»

Ка‘ба – невеста с давних пор, неудивительно, что у нее

Локоны старческие, а родинку на юном лике узрят.

Кольца локонов приобретают цвет старости,

А цвет родинки по-прежнему таким [ярким], как галийа[46], узрят.

Четкая установка на поэтическую игру по сверхсложным правилам как нельзя более наглядно проявляется в касыде «Язык птиц», в которой эксплуатируется тот же круг образов, что и в касыде Сана'и «Молитва птиц». Значительная по объему и состоящая из 67 бейтов касыда «Мантик ат-тайр» имеет два вступления, первое из которых содержит