Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло - Стефани Фу

же самые двадцать коробок, книжную полку, стол и матрас из одной крохотной квартирки в другую. Как он объяснял детям свое отсутствие? Говорил, что встречается с «другом»? Как они могли не знать, где я училась? Как они могли ничего не знать обо мне?

По дороге домой я сказала об этом Джоуи – я была так близко и так далеко от них.

– Тем хуже для них, – ответил он. – О такой замечательной сестре можно только мечтать.

В моей душе сплелись в тугой клубок печаль и ярость.

– Не говори так, – рявкнула я, нахмурилась и уткнулась в кроссворд в своем смартфоне.

Я все поняла лишь через пару дней: невыносимое понимание все изменило. На сей раз секретом стала я сама.

Я стала такой же, как давно потерянная сводная сестра. Существование ее было покрыто тайной, и никто в моей семье даже не помнил ее имени. Я стала временем, проведенным бабушкой и дедом в тюрьме, стала родителями для собственной матери. Непонятным детством мамы, ее пропавшими братьями. Стала дядюшкой, который переодевался в женское платье и красил губы и за которым подсматривали мои тетки. Стала теткой, у которой была любовница, но об этом никто не говорил.

Я стала травмой, о которой предпочли забыть. Ложью под языком, чем‑то таким, что хочется скрыть, спрятать, стереть. Запить водой неприятное послевкусие. Пока не трогаешь, можно притвориться, что все забыто. Мама ходит в теннисный клуб с новым мужем и участвует в местных турнирах. Отец ходит в походы с двумя сыновьями и женой. Я открыла их аккаунты в соцсетях и увидела, как широко они улыбаются в кругу новых семей. Мама с гордостью демонстрировала большое кольцо с бриллиантом и маленькую собачку. Отец размещал фотографии из отпусков, где он улыбался сыновьям. Их жизнь была цельной, наполненной. Но только если забыть о моем существовании.

Я – кровь и грех. Воплощение сожалений родителей. Величайший их позор.

Вернувшись в Калифорнию, отец прислал мне семейную фотографию в рамке. Но она выглядела иначе. Казалось, что меня кто‑то отфотошопил. Я смотрела прямо в камеру с вызовом: «Я не буду притворяться, что ничего не случилось – словно меня можно было убить и безо всяких последствий воскресить». Мои глаза говорили обо всем, что произошло.

Оставленное не забывается.

Через четыре месяца мне поставили диагноз. И прошлое обрушилось на меня, взорвалось. Вулкан затопил всю мою жизнь, и я не могла думать ни о чем другом.

Я написала отцу – в разделе «Тема» указала, что я получила официальный диагноз, а в самом письме поместила ссылку на страницу Wikipedia о комплексном ПТСР.

В то время на странице говорилось: «Комплексное посттравматическое стрессовое расстройство (К-ПТСР; также сложное травматическое расстройство) – это психологическое расстройство, возникающее в результате длительного, повторяющегося опыта межличностной травмы в условиях практически полного отсутствия возможности избежать данной ситуации».

А затем шел следующий абзац: «К-ПТСР – это усвоенный набор реакций и неспособность завершить множество важных задач развития. Это состояние обусловлено внешней средой, а не генетикой. В отличие от большинства диагнозов, с которыми его путают, это состояние не является ни врожденным, ни характерологическим, ни основанным на ДНК. Это расстройство, вызванное отсутствием любви и заботы».

Отсутствие любви и заботы.

Я не стала в письме ни здороваться, ни прощаться с отцом. Я оставила лишь пустое место и ссылку. Я не стала писать, но надеялась, что отец поймет: «Ты разрушил мою жизнь. Ты разрушил мою жизнь. Ты разрушил мою жизнь».

Отец не ответил. Он уже несколько месяцев назад перестал мне звонить – ведь я помогла ему наладить отношения с семьей. Я ждала, ждала, ждала… Но телефон молчал.

Глава 33

Я всегда думала, что у отчуждения есть внутренний «выключатель». Но Кристина Шарп, младший профессор факультета коммуникаций университета Вашингтона, считает иначе. Она – одна из немногих специалистов, изучающих эту проблему. В интервью она сказала мне:

– Думаю, что один из главных мифов отчуждения – то, что это окончательно и навсегда. В действительности же это своего рода континуум, где можно испытывать отчуждение той или иной степени. Люди часто много раз пытаются создать дистанцию, прежде чем найдут тот уровень, который нужен именно им1.

По совету моей подруги Кэтрин Сент-Луис я обратилась в работам Шарп. Кэтрин – блестящий репортер и редактор. Ее присутствие ощущается сразу же, и не только из-за ее большого роста. Она энергичная и сильная – в том, как угощает друзей, в своей истории, своих мнениях и в своей доброте. Впервые мы познакомились в Twitter, а затем встретились в стильной кофейне в Бруклине, чтобы обсудить проблемы фриланса. Мы сразу же поняли, что в центре нашей дружбы будет лежать личный опыт отчуждения. Кэтрин много писала на эту тему и изучила множество примеров подобных семей. К этой теме ее подтолкнул собственный опыт отчуждения от отца. Она сразу объяснила, что, хотя на отчуждении лежит позорное клеймо, явление это очень распространено.

– Правда? – удивилась я тогда. – Но я никогда об этом не слышала – разве что от пары близких друзей и от тебя.

– Я говорила со многими людьми, и все они твердили то же самое, – улыбнулась Кэтрин. – Вот почему об этом нужно говорить публично.

Кэтрин рассказала о своих сложных отношениях с отцом, иммигрантом с Гаити. Этот человек хотел для нее самого лучшего, хотел, чтобы она хорошо училась и добилась успеха в карьере. Но в то же время он терроризировал и унижал ее. Кэтрин решила перестать с ним общаться – и ей показалось, что она перестала касаться раскаленной плиты. Каждый раз, когда они были вместе, она обжигалась – и в какой‑то момент ей пришлось защитить собственную кожу.

Я рассказала, что пытаюсь решить, как поступить со своим отцом. Продолжать отношения с ним было невозможно – словно я пыталась скатиться с огромной горы развалин моего прошлого. Но в то же время меня мучило чувство вины. Я была многим обязана отцу – походами в технический музей и выходными на пляже в детстве, рассказами о Царе обезьян, сказками на ночь. Я была обязана ему за то время, когда мы оба верили, что он меня любит. Кроме того, нельзя было забывать об обязательствах иммигрантов.

– В иммигрантском опыте есть нечто особенное, – кивнула Кэтрин. – Мой отец явно пережил детскую травму. Это несомненно. Он рассказывал о Гаити так: «Если я получал плохую оценку в школе, меня била не только мама, а весь квартал! Все наши соседи подходили