Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло - Стефани Фу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
МАНО состояла преимущественно из китайцев. Они получали средства от других китайцев – те оставляли на опушках еду и деньги. Англичане объявили помощь МАНО едой или деньгами преступлением и выселили 400 000 китайцев, живших в лесных районах, из их домов. Людей переселили в так называемые «новые деревни», обнесенные колючей проволокой. Пищу люди получали по карточкам – у них больше просто не оставалось еды, чтобы делиться ею с борцами за свободу. Сегодня в Британской энциклопедии «новые деревни» называются «поселками для переселения китайцев, проживавших в сельской местности»6. Другие источники более откровенны: в них «новые деревни» называются концлагерями.
МАНО оказалась в отчаянном положении. Партизаны врывались в дома и другие постройки, требовали денег и еды, угрожая убийством. Мой дед работал на лесозаготовках в джунглях – то есть прямо среди партизан. Партизаны угрожали плантациям. Чтобы сохранить жизнь и заработок, работники снабжали их пищей. Но англичане узнали об этом. Кого‑то следовало наказать, и этим «кем‑то» оказался мой дед, простой работник. Англичане не стали судить его, а просто арестовали и бросили в тюрьму на три года. Мои тетки были совсем маленькими, и они совершенно не помнят отца до заключения. Когда я спрашивала старшую тетю, почему ее отца бросили в тюрьму, она не могла мне ничего объяснить.
– Поищи в Интернете, – сказала она. – Помню лишь, что это было как‑то связано с коммунистами.
Дед вернулся без единого зуба. Никто не знает, как и почему это случилось – выпали ли они от недоедания или были выбиты кулаками. Но в книге «Радикалы: Сопротивление и протесты в колониальной Малайе» Сайед Мухд Хайрудин Альджуниед рисует мрачную картину тюрем для сторонников МАНО:
«Камеры были плохо освещены, повсюду царило зловоние отхожих мест, на нарах было полно клопов и крыс, и узники не могли отдыхать по ночам. Облегчаться им приходилось прямо в камерах, где не было никакой воды, а выносить все это приходилось лишь по утрам… Малайским радикалам не давали ни есть, ни пить, а на допросах, которые могли длиться по несколько часов, их избивали и оскорбляли»7.
Домой дед вернулся другим человеком. Он стал работать обычным коммивояжером и большую часть времени проводил вдали от дома. А возвращаясь, он напивался, играл в карты и порой орал на моих теток.
Я задумалась, какой эпигенетический шрам мог остаться от пребывания деда в тюрьме. Не передал ли он эти клетки моему отцу? А отец – мне?
Как и их мать, моя бабушка и Тетушка стали главными добытчицами в семье. И им тоже пришлось заняться нелегальным игорным бизнесом, чтобы выжить. Бабушка держала несколько лотерейных лотков. Но когда моей старшей тетке, Тай Ку Ма, было семь лет, бабушку арестовали.
Тай Ку Ма рассказывала, как беспомощно смотрела на то, как полиция сковывает руки ее матери и уводит ее прочь. Тетушка цыкала зубом, глядя, как ее уводят.
– Это нехорошо, – невозмутимо произнесла она. – Похоже, ее посадят в тюрьму!
Типичная Тетушка.
К счастью, бабушку задержали всего на пару дней. После этого она переключилась на более законные занятия, а со временем получила работу на стекольной фабрике. Тетушка зарабатывала, где могла. А их дети сумели достичь достаточно высокого положения – их смело можно было отнести к среднему и даже высшему классу. Один мой дядюшка стал врачом, тетка – банкиром, другая тетка – женой дипломата. Мой отец стал инженером. А через поколение появилась я.
Вся эта горечь составляет лишь половину моего генетического кода. Меньшую половину. А есть еще очень многое. Отец моего деда умер, когда тот был еще ребенком, – вот и все, что я знаю о его семейной истории.
Я абсолютно ничего не знаю о семье матери. Какие исторические жестокости сделали ее такой злобной? Знаю, что один из ее братьев умер, когда она была еще ребенком. Ее отец умер, когда ей было двадцать. Но почему родная мать отдала ее на удочерение? Были ли они так бедны, что не могли воспитывать ребенка? Откуда ее семья перебралась в Малайзию? Мама родилась во время Малайского инцидента. Может быть, поэтому ее отдали? Некоторые говорили, что у моей мамы явно смешанное происхождение. Может, она родилась в результате изнасилования? Может быть, ее отцом был британский солдат, презиравший китайцев? Повлияли ли на маму негативные пренатальные гормоны? Может быть, ее эмоциональная нестабильность связана с тревожностью женщины, знавшей, что она носит дочь, которую не сможет вырастить? Столько горечи… Столько ножей…
Неудивительно, что я тоже ношу их с собой.
Часть IV
Глава 32
Выборы приближались.
До того, как я узнала свой диагноз, оставался еще год – начало 2017‑го. Только что состоялась инаугурация Дональда Трампа, и это буквально взорвало наш ньюсрум «Этой американской жизни». Я металась между совещаниями, которые постоянно прерывались новыми ужасными новостями – люди буквально врывались в конференц-залы. И посреди этого хаоса позвонил отец.
Я велела ему писать мне заранее, чтобы я могла выделить время для разговора, но он никогда так не делал. Он позвонил утром без предупреждения, и мне пришлось извиниться и выйти, чтобы поговорить. Впервые в жизни отец звонил мне несколько раз в неделю по собственной инициативе. Он переживал трудный период.
Его приемные дети – он воспитывал их с самого раннего возраста – превратились в непокорных подростков, слишком увлеченных видеоиграми. Жена боролась со стрессом на работе. Все это вгоняло отца в депрессию и тревожность. Он звонил мне, чтобы рассказать, что происходит, как ему тяжело, как он одинок, что он не знает, что делать. Я выслушивала его, давала советы, советовала больше общаться с семьей. Я всегда это делала. А его приемные дети заслужили лучшее детство, чем досталось мне. Отец говорил, что я ему нужна, что поговорить он может только со мной.
Во время одного из первых наших разговоров отец сказал, что только сейчас понял, как тяжело любить.
– Нужно не просто делать… нужно быть тем, с кем хочется быть, – словно озаренный рассказывал он мне. – Нужно разговаривать с ними… нужно говорить… вслух!.. как они тебе дороги.
«Элементарно, Ватсон!» – подумала я. Как мужчина его возраста мог прийти к таким выводам только теперь?!
– Но все это… что я должен разговаривать с ними иначе… все это меня тревожит. Прежде чем что‑то
