Убийца Шута - Робин Хобб

- Позаботься о ней, Ромашка, - глубоким голосом проговорил Лин, и, возможно, нечто большее, чем я услышала, произошло между ни и собакой. Я знала лишь то, что она была теплой и безобидной, и казалось, не имела никакого желания покидать мои отчаянные объятия.

Когда я, наконец, подняла голову от ее шкуры, Лина уже не было. Я так никогда и не узнаю, что он вынес из этой встречи. Я на прощанье обняла Ромашку и она облизала мою руку. Затем, видя, что я больше не нуждаюсь в ней, она побежала прочь, чтобы отыскать своего хозяина. А я отправилась обратно домой и поднялась в свои покои. Я размышляла о том, что натворила. Никто из детей не решится рассказать обо всем своим родителям: у них не было объяснения, почему я произнесла то, что было сказано. Пастух Лин, решила я, оставит все при себе. Откуда я узнала? Он сказал мне оглядываться и советовал завести собаку. Он ожидал, что я справлюсь с этим самостоятельно. И я так и сделаю.

Я обдумала его совет по поводу собаки. Нет. Мой отец захочет узнать, почему я захотела ее. Я не могла ему сказать, даже через маму.

После моей стычки с детьми, я последовала совету Лин. Я перестала следовать за ними и избегала их, когда могла. Вместо этого я сталаследовать по пятам за моим отцом, чтобы посмотреть, чем он занимается на протяжении дня, пока у мамы ее обычные рутинные дела. Я льстила себе, что он не замечает эту свою маленькую тень, но позже я обнаружила, что он прекрасно был осведомлен обо мне. Его долгие походы по поместью с целью все проверить были замедлены для моих маленьких ножек.

Если он брал лошадь, то я сразу прекращала свое преследование. Я боялась лошадей, их узловатых ног и внезапного храпа. Несколько лет назад, когда мне было пять лет, он посадил меня на одну лошадь, чтобы научить меня держаться в седле. Под воздействием ужаса и паники от его всепроникающего в мое сознание прикосновения и от высоты, на которой я оказалась, я перегнулась через спину животного и упала прямо на твердую землю. Отец до смерти испугался, что причинил мне боль и больше никогда не пытался повторить эксперимент. Своей бессвязной речью, я объяснила маме свое нежелание ездить на лошади тем, что считаю грубым сидеть на ком-то и ожидать, что этот кто-то будет меня катать на себе. И когда мама передала мое объяснение папе, он расстроился и не осмеливался больше подводить меня близко к лошадям. А поскольку теперь я ходила за ним по пятам, то пожалела о том, что не умею ездить верхом. Хотя я и боялась прикосновений своего отца и ошеломляющего потока его мыслей в моем сознании, я все же очень хотела узнать о нем как можно больше. Если бы я могла сесть на лошадь - я бы поехала за ним. Но сказать ему об этом представлялось мне сложным.

С тех пор, как обнаружилось, что я могу рисовать, он стал проводить со мной больше времени. Вечером он приносил работу в мамину гостинную. Теперь у меня там был собственный стол, с моими собственными чернилами и перьями, и бумагой. Несколько раз он показывал мне рассыпающиеся старые свитки с поблекшими изображениями растений и цветов, и буквами, кторые я не могла разобрать. Он сообщил, что я могла бы попытаться скопировать их, но это было не, то, чего я хотела. В моей голове уже хранилось столько всего: цветы, грибы и растения, которые я видела, что я мечтала запечатлеть их на бумаге. Я не разделяла его одержимость переписывать то, что и так уже было написано; я знала, что разачаровываю его, но тем не менее, это было так.

Мой отец никогда не понимал мою бессвязную речь, и даже теперь я особо с ним не разговаривала. Я не решалась привлекать к себе его внимание. Для меня было испытанием даже находиться с ним в одной комнате. Когда он смотрел на меня или концентрировал на мне свое внимание, мощная сила его кипящих мыслей приводила меня в ужас. Я не позволяла ему дотрагиваться до себя, но даже если я встречала его взгляд, то чувствовала бурление этого водоворота. Поэтому я избегала его, настолько, насколько могла, даже не смотря на то, что знала что это причиняет ему боль и расстраивает мою маму.

Несмотря на это, он начал попытки поиграть со мной. Однажды вечером он пришел к камину и не принес с собой свитки, с которых нужно было снимать копии. Он сел на полу, рядом с моим меленьким столиком и похлопал рукой по подстилке рядом с собой.

- Иди-ка посмотри что у меня есть, - пригласил он меня. Любопытство победило страх и я отставила свои чернила и подошла к нему.

- Это игра, - сказал он мне и поднял платок, которым был накрыт поднос. На нем был цветочек, белый камушек и клубничка. Я посмотрела на них, заинтригованная. Вдруг он снова закрыл их.

- Скажи мне, что ты видела, - озадачил он меня. Я посмотрела на маму, желая получить от нее объяснение. Она сидела на стуле на противоположной стороне от нас, и что-то вышивала.

Она озадаченно подняла брови, но подначила меня

- Что лежало на подносе, Пчелка?

Я уставилась на нее. Она с укоризной погрозила мне пальцем и нахмурилась. Я мягко заговорила не глядя на него

- Светосик

- Что еще, Пчелка?

- Каме-сек

Мама прочистила горло, тем самым призывая меня приложить усилие. - Ягатка, - мягко добавила я.

- Какого цвета был цветочек? - мой отец терпеливо подсказывал мне.

- Возовый.

- Какого цвета камешек?

- Бевый.

- А что за ягодка?

- Квубниська.

- Клубничка, - мягко поправила меня мама. Я посмотрела на нее. Знала ли она, что теперь я могу правильно сказать это слово? Я была не уверена, что хочу так чисто говорить в присутствии папы. Не сейчас.

Папа улыбнулся мне.

- Хорошо. Хорошо, Пчелка. Ты запомнила их все. Сыграем еще?

Я отползла поближе к маминым ногам. Я посмотрела на нее взглядом, умоляющим спасти меня от него.

- Странная игра, - сказала она, чувствуя мое напряжение.

Отец издал изумленный звук

- Да, странная. Я играл в нее с Чейдом. Он добавлял все новые и новые предметы, а потом что-то убирал и мне нужно было сказать чего не хватает. Он тренировал мои глаза, - он слегка вздохнул. Поставив локоть на колено, он подпер подбородок рукой. - Я не знаю нормальных детских игр. Мне мало удавалось поиграть с другими детьми, - он посмотрел на меня и поднял беспомощную руку. - Я просто хотел...., - оставшиеся слова он выдохнул.

- Это хорошая игра, - сказала мама лукаво. Она встала и немало удивила меня сев на пол рядом с ним. Она подтянула меня ближе к себе и обняла меня. - Давайте сыграем еще, - сказала она, и я знала, что она селя рядом со мной, чтобы придать мне смелости, потому что она хотела, чтобы я поиграла с отцом. И я стала играть. Мы с мамой менялись по очереди, пока папа добавлял все новые и новые предметы из кожаного мешочка, лежащего у него за спиной. На девяти предметах, мама сдалась. Я продолжила забыв страх, мое внимание только на подносе.

Наступил момент, когда отец сказал не мне, а маме: - Это все, что было у меня.

Я подняла глаза и огляделась. Я смутно видела родителей, как будто я глядела на них сквозь туман или с большого расстояния.

- Сколько их было? - спросила мама.

- Двадцать семь, - тихо проговорил отец.

- Сколько ты запоминал когда был ребенком?, - аккуратно спросила мама. В ее голосе слышалось волнение.

Отец затаил дыхание.

- Точно не двадцать семь, - признался он. - не с первого раза.

Они переглянулись. Затем они обратили внимание на меня. Я моргнула и почувствовала как слегка покачнулась.

- Я думаю, что ей уже давно пора спать, - сказала мама странным голосом. Отец молчаливо кивнул. Медленно он начал складывать предметы обратно в мешочек. Со стоном из за боли в суставах, мама поднялась на ноги. Она отвела меня в постель и в ту ночь она сидела рядом со мной пока я не уснула.

В день, когда бескрайнее синее небо покрылось высокими белыми облаками и когда нежный ветерок разносил запахи лаванды и вереска, мы с мамой вместе копошились в ее саду. Светило послеполуденное солнце и цветы источали вокруг нас нежные ароматы. Мы обе стояли на коленях, опираясь на руки. Я работала своей маленькой деревянной лопаточкой, которую папа вырезал из дерева специально под мою руку, рыхля затвердевшую землю под кустами лаванды. В руках у мамы были ножницы и она срезала с кустов ненужные отростки. Время от времени она останавливалась чтобы отдышаться, терла рукой плечо и шею.

- Ах, как же я устала стареть, - сказала она один раз. Но потом она улыбнулась мне и сказала:

- Посмотри на эту крупную пчелу на соцветии. Я подрезала его стебель, а она все не улетает. Ну что ж, пусть прокатиться на нем.

Рядом с ней стояла большая корзина, куда она складывала срезанные стебельки, и мы подтаскивали ее за собой по мере того, как обрабатывали на карачках лавандовые клумбы. Это была приятная, вкусно пахнущая работа, и я была счастлива. И она тоже. Я знаю это. Она говорила о том, что в ее корзине для рукоделия остались лоскутки ленточек и что она собирается научить меня как делать лавандовые саше, которые сохранят аромат и их можно поместить в наши с ней сундуки для одежды.