Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг

– Это верно, лжец из него плохой, – согласился я.

Стиррон принял меня в северной гардеробной, темной комнате со стенами из дикого камня и узкими окнами, где аудиенции давались разве что деревенским старшинам. Не думаю, что он хотел этим меня унизить – просто, когда я послал к нему своего конюшего с просьбой о встрече, он случайно оказался именно там. Близился вечер, за окнами моросил дождь, звонарь на дальней башне обучал кого-то колокольному мастерству, и режущий уши нестройный звон просачивался сквозь стены. Стиррон был в придворном платье: серая мантия, подбитая мехом штормощита, красные шерстяные лосины, высокие сапоги из зеленой кожи. На боку у него висел меч Завета, на груди тяжелый знак его сана, на пальцах сверкали кольца, на правой руке, если я верно помню, браслет – только короны недоставало. Последнее время, на церемониях и собраниях совета, я часто видел брата в таком облачении, но то, что он так вырядился в обычный день, меня насмешило. Неужели Стиррон таким образом убеждает себя, что он и правда септарх? Или хочет произвести впечатление на младшего брата? Или просто радуется, как ребенок, красивым нарядам? В любом случае ума ему это не прибавляло – я, сам себе поражаясь, видел перед собой не повелителя, а шута. Возможно, мой бунт зародился как раз в то мгновение, когда я, видя Стиррона во всем его блеске, с трудом сдержал смех.

Власть, которой он пользовался всего лишь полгода, уже оставила на нем отпечаток. Лицо у него стало серым, левое веко опустилось – должно быть, от изнурения. Губы он сжимал плотно, одно плечо вздернулось выше другого. Я, всего на два года моложе его, чувствовал себя рядом с ним мальчишкой и дивился тому, как могут состарить юношу государственные заботы. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как мы с ним смеялись у себя в спальне, и шептали запретные слова, и раздевались, чтобы сравнить, насколько кто вырос. Я, повинуясь ритуалу, скрестил руки на груди, согнул колени, склонил голову и произнес:

– Многая лета вам, государь септарх.

Стиррон, как зрелый муж, пресек дальнейшие формальности. На мое приветствие он ответил, как подобает, воздев руки ладонями вперед, но тут же подошел и обнял меня. Это, правда, выглядело не очень естественно, как будто он учился выказывать любовь к брату. Он отпустил меня, отошел к окну и сказал:

– Скверный день. Скверный год.

– Корона тяжела, государь септарх?

– Тебе дозволено обращаться к брату по имени.

– Видно, что ты несешь тяжкое бремя, Стиррон. Ты принимаешь дела Саллы чересчур близко к сердцу.

– Народ голодает. Возможно ли легко к этому относиться?

– Народ всегда голодает. Если септарх будет страдать по этому поводу…

– Довольно, Киннал. Ты слишком много себе позволяешь. – Братского тепла как не бывало – он с трудом скрывал свое раздражение. Он явно рассердился, что я заметил его усталость, хотя сам же первый пожаловался. Наш разговор грозил стать непозволительно интимным. Советовать ему, утешать его было не мое дело: на то у него имелся названый брат. Мой добрый порыв пришелся не к месту. – Чего ты хочешь? – резко спросил септарх.

– Разрешения покинуть столицу, государь.

Он отвернулся от окна и уставился на меня. Его угасшие глаза вспыхнули и беспокойно забегали вправо-влево.

– Куда это ты собрался?

– Он просит позволения сопроводить своего названого брата Ноима на северную границу, – сказал я как мог убедительно. – Ноим едет к отцу, генералу Луинну Кондориту, которого не видел с самой коронации государя, и ваш брат хотел бы поехать с ним из дружбы к нему.

– Когда вы хотите ехать?

– Через три дня, если септарх позволит.

– Надолго? – Он спрашивал, будто лаял.

– До первого снега.

– Слишком долгий срок.

– Тогда он вернется раньше.

– Тебе это так уж необходимо?

Мое правое колено предательски дрогнуло.

– Стиррон, вспомни, что Киннал тоже не уезжал из города с тех пор, как ты занял трон. Нельзя же отпускать названого брата одного в северные холмы.

– Не забывай, что ты наследник верховного септарха Саллы. Если с септархом что-то случится, пока ты будешь на севере, наша династия прервется.

Холодная ярость, сквозившая в его вопросах, вызвала у меня панику. Неужели не разрешит? Я не мог понять, почему он так враждебен ко мне. Узнал о переводе денег и догадался, что я хочу сбежать в Глен? Вообразил, что отец Ноима вместе с сыном и мной хочет поднять мятеж, чтобы на трон сел я? Решил уже арестовать и казнить меня, но еще не совсем созрел и не хочет отпускать меня далеко? Или… но что толку ломать себе голову. Мы, бортениане, подозрительны от природы, а тот, кто носит корону, недоверчивей всех. Если Стиррон не отпустит меня – а похоже, что не отпустит, – придется бежать тайком, рискуя быть схваченным.

– Ничего с тобой не случится, – сказал я, – а хоть бы и случилось, с севера вернуться недолго. Ты боишься, что кто-то захватит власть?

– Он боится всего, Киннал, и ничего не оставляет на волю случая.

Сказав это, он прочел мне лекцию о мерах предосторожности, об аппетитах придворных, нескольких вельмож, которых я считал столпами государства, он назвал как возможных предателей. Пока он делился со мной своими опасениями, нарушая этим Завет, я с изумлением понял, каким измученным, затравленным человеком сделала брата его короткая септархия, и понял, что разрешения он мне не даст. А он все говорил, переминаясь на месте, потирая свои регалии, хватая скипетр со старинного стола с деревянной крышкой, перебегая к окну и обратно, – говорил то на низких, то на высоких тонах, будто подбирая приличный септарху тембр. Меня все это пугало. Он был крупного сложения, как и я, в то время плотнее и сильнее меня; я всю жизнь почитал его, брал с него пример – и вот он, снедаемый ужасом, совершает грех, рассказывая о своих страхах мне. Как могли всего несколько месяцев высшей власти привести его к такому падению? Почему одиночество властелина оказалось для него таким пагубным? На Бортене одиноки все, от рождения до смертного часа. Почему корону носить труднее, чем то, с чем мы сталкиваемся день ото дня? Стиррон говорил о заговоре, о революции, назревающей среди пришедших в город крестьян, намекал даже, что смерть нашего отца была не случайной – но я, как ни старался, не мог поверить, что рогатую птицу можно выдрессировать так, чтобы она убила одного человека из тринадцати. Очевидно, сопряженная с властью септарха ответственность свела Стиррона с ума. Мне вспомнился один герцог, вызвавший немилость отца: