Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг

его отправили на полгода в тюрьму и пытали каждый день с восхода и до заката. Вошел он в темницу крепким, бодрым мужчиной, а выйдя, стал делать себе в штаны, не замечая того. Скоро ли Стиррон станет такой же развалиной? Может, даже и лучше, что он не отпускает меня – надо остаться в столице и занять его место, если он совсем никуда не будет годиться.

Но в конце своей сумбурной речи он удивил меня еще больше. Продолжая метаться по комнате и срывать с крючков серебряные цепочки, он вдруг повернулся ко мне лицом и выкрикнул хрипло:

– Клянись, что вернешься к свадьбе!

Я только что начал пересматривать свои планы, собираясь остаться, и вот нате вам: мне все-таки можно будет уехать, но следует ли это делать, учитывая состояние Стиррона? Кроме того, он берет с меня клятву, что я скоро вернусь, а как мне дать ее, не солгав и не совершив тяжкий грех? Пока что все, что я ему говорил, было правдой хотя бы отчасти: я в самом деле собирался ехать с Ноимом к его отцу и остаться в северной Салле до первого снега. Когда же я должен вернуться в столицу?

До свадьбы Стиррона оставалось сорок дней. Он женился на младшей дочери Бриггила, септарха юго-восточной области Саллы. Это был хитрый замысел. Бриггил, стоявший ниже всех в иерархии саллийских септархов, после смерти нашего отца стал старейшим, умнейшим и самым уважаемым из них семерых. Мудрость Бриггила вкупе с высоким титулом Стиррона должна была утвердить на троне нашу династию. Дочь Бриггила, несомненно, скоро начнет рожать сыновей, которые избавят меня от звания наследного принца. Ее способность к деторождению подтвердили, конечно, заранее, а о Стирроне и говорить нечего: в Салле подрастает уже целый выводок его незаконных отпрысков. Мне, как брату септарха, предстояло играть определенную роль на его свадебной церемонии.

Я совсем об этом забыл. Если меня не будет здесь в назначенный день, это нанесет брату глубокую рану. Если я останусь, нет никаких гарантий, что ко дню свадьбы я буду еще на свободе или сохраню голову на плечах. И какой смысл ехать с Ноимом на север, если я обязуюсь вернуться сюда через сорок дней? Передо мной стоял трудный выбор: отложить отъезд, положившись на милость брата, или уехать сейчас же, став обманувшим своего септарха клятвопреступником.

Завет учит нас не бояться подобных дилемм: поиск решения там, где оно, казалось бы, невозможно, закаляет характер. То, что случилось после, стало сущей насмешкой над высокими принципами Завета. Пока я колебался, зазвонил телефон. Стиррон схватил трубку, включил кодирование и минут пять слушал какую-то тарабарщину. Лицо его потемнело, в глазах вспыхнул огонь. Дослушав, он бросил трубку и воззрился на меня, как на незнакомца.

– В Споксе едят покойников, – произнес он. – На склонах Конгороя пляшут, заклиная демонов, чтобы те послали им пищу. Безумие! Безумие!

Он отошел к окну, сжал кулаки, зажмурился и, кажется, забыл о моем присутствии. Телефон зазвонил опять. Стиррон, подойдя к аппарату, махнул на меня рукой.

– Уезжай! Бери названого брата и езжай куда хочешь. Эта провинция! Голод! Ах, отец, отец!

Я хотел преклонить колени перед уходом, но он замахал на меня еще яростнее, и я вышел, так и не дав ему клятвы.

11

Три дня спустя Ноим и я отправились в путь с небольшим количеством слуг. Погода стояла хуже некуда – летняя засуха уступила не только осенним тучам, но и преждевременным зимним дождям.

– Плесень убьет вас еще до Глена, – жизнерадостно сулила нам Халум. – Если вы раньше не утонете в грязи на Саллийском тракте.

Канун отъезда она провела с нами в доме Ноима, на ночь целомудренно удалилась в каморку под крышей, утром пришла на прощальный завтрак. Я находил ее прелестной как никогда; цветок у нее в волосах озарял ненастное утро, как факел пещеру. Может быть, она казалась мне такой потому, что я по собственной воле расставался с ней на неопределенное время. На ней было платье из золотой сетки на прозрачном чехле, и это воздушное одеяние вызывало во мне греховные мысли. Халум уже несколько лет выглядела как взрослая женщина, и я недоумевал, отчего она не выходит замуж. Мы все трое были ровесники, но она простилась с детством раньше нас, как все девочки, и мне стало казаться, что она старше: когда у нее уже оформилась грудь и начались регулы, у нас с Ноимом еще даже пушок не пробился ни на лице, ни на теле. Даже когда мы догнали ее по части физической зрелости, она все равно говорила и вела себя как намного более взрослая, и я не мог отвязаться от мысли, что она наша старшая сестра. Вскоре ей придется отдать кому-нибудь руку, если она не хочет стать перестарком; мне почему-то взбрело в голову, что Халум непременно выйдет замуж, пока я буду скрываться в Глене. Вообразив, как какой-то чужой потный малый делает ей детей, я почувствовал себя дурно и рванулся к окну глотнуть свежего воздуха.

– Тебе нехорошо? – спросила Халум.

– Он просто волнуется немного, сестрица.

– Но ведь никакой опасности нет. Септарх отпустил тебя в путешествие.

– Только бумаги не дал, – заметил Ноим.

– Ты сын септарха! – воскликнула Халум. – Дорожная стража не посмеет остановить тебя.

– Конечно, – сказал я. – Бояться нечего, просто он не совсем уверен. Для него начинается новая жизнь, Халум. – Я выдавил из себя улыбку. – И нам пора ехать.

– Побудьте еще немного, – взмолилась она.

Но слуги уже ждали нас на улице, и машины были готовы. Халум обняла сперва Ноима, потом меня – со мной она прощалась дольше, зная, что я не вернусь. Меня поразила пылкость ее объятия: губы к губам, грудь к груди, живот к животу. Привстав на цыпочки, она прижималась ко мне, я почувствовал, как она дрожит, и меня тоже проняла дрожь. Так целуют не сестры, тем более названые: так молодая жена провожает мужа на войну, не надеясь больше его увидеть. Ее огонь опалил и меня – точно разорвалась завеса и я увидел новую Халум, мучимую плотским желанием и не скрывающую своего запретного голода. Или мне это только чудилось? Мне показалось, что на одно долгое мгновение Халум отбросила всякую сдержанность, позволив своим рукам и губам говорить за себя, но я не мог ответить ей тем же – слишком долго я себя подавлял. Я остался холоден и, возможно, даже слегка отстранил Халум, шокированный ее откровенностью. Скажу еще раз: мне все это могло померещиться, и вполне законное горе