Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II - Рудольф Георгиевич Бармин

как Ленин объявил «смертельным врагом социалистической революции и советской власти — стихию мелкого собственника» (ПСС. Т. 36. С. 235).

Кара-Мурза реанимирует опровергнутую самой жизнью народническую глупость о крестьянине как прирожденном социалисте и коммунисте; глупость, от которой народники отказались после «хождения в народ». С помощью нафталинного «крестьянского коммунизма» Кара-Мурза пытается доказать, что крестьянство было против столыпинской хуторизации (указ 9 ноября 1906 года о выходе из общины и законы 14 июня 1910 года и 29 мая 1911 года о принудительном выходе из общины и приватизации наделов).

Советские и просоветские идеологи и сегодня активно осуждают Столыпина якобы за субъективизм его аграрной реформы. Но что хотел Столыпин? Крестьянина-единоличника, крестьянина — хозяина своей земли. Отсюда разрушение им общины, поощрение выхода крестьян в отруба и хутора, то есть потворствование их вековечным устремлениям обзавестись собственной землей. И если политика Столыпина в этом вопросе была субъективной, реакционной, не отвечающей интересам крестьян, то и лозунг Ленина в 1917 году «Земля — крестьянам!» тоже необходимо признать реакционным, ибо он поощрял крестьян стать хозяевами своих земельных наделов. Правда, на основе грабежа, тогда как реформы Столыпина носили цивилизованный характер. Но именно этот грабительский лозунг Ленина обеспечил ему популярность среди крестьян и в крестьянской армии — сотни тысяч солдат бросали фронт и спешили домой, чтобы не опоздать к дележу земли. Не в колхозы же и совхозы они бежали с фронта сломя голову! Но Столыпин указом от 9 ноября 1906 года лишь своевременно узаконил объективную тенденцию, вызревшую в самом крестьянском мире, стремление наиболее экономически состоятельных хозяев освободиться от общины, своими путами сдерживающей их развитие. «Из общины к 1917 году выделилось 2,5 миллиона домохозяев, или 22 %, с площадью 15,9 миллионов десятин (14 % общинной)» (Кравчук Н. А. Массовое крестьянское движение в России накануне Октября. М.: Мысль, 1971. С. 6). К 1917 году было 1,6 миллиона хуторов и отрубов (10,5 % всех крестьянских хозяйств), более всего в западных губерниях и на Украине (указ. соч., с. 6–7). Против помещиков за март-октябрь 1917 года было 84,4 % выступлений, против кулаков и отрубников — 6,3 % (указ. соч., с. 109).

Отношения между общинниками и кулаками во многих местах носили напряженный характер, о чем свидетельствуют 6828 поджогов кулацких хозяйств за 1907–1914 годы (Ланщиков А., Салуцкий А. Крестьянский вопрос вчера и сегодня… С. 176). Мотивация была различной — от банальной зависти до «нежелания отрубников возвращаться в общину» (Кравчук… С. 167). А завидовать на селе было кому. В 1917 году по 25 губерниям Европейской России 28,7 % крестьянских хозяйств были безлошадными, 47,6 % имели по одной лошади (Кравчук… С. 7). Без посева было 11,5 % крестьянских хозяйств, сеяло до 2 десятин 28,7 %, от 2,1 до 4 десятин — 29 %, 69 % семей — от 2 до 10 человек (Кравчук… С. 8). И эти завистники из бедных и середняцких семей в 1918 году отобрали у кулаков из 80 миллионов га 50 миллионов га земли (Проблемы аграрной истории… С. 221). Их захватнические действия не были обусловлены стремлением к организации коллективных хозяйств и преследовали удовлетворение сугубо индивидуалистических потенций — расширение личных земельных наделов, то есть сугубо частных, кулацких побуждений, а не коллективистских, коммунистических, как нас пытается уверить Кара-Мурза.

В отчете Наркомзема отмечалось, что уже в 1920 году по 20 губерниям Центральной России обнаружилось сильное стремление крестьян снова перейти к хуторскому и отрубному землепользованию. Поэтому в связи с этой тенденцией экстремистские выходки деревенской бедноты против хуторян после выхода столыпинского указа необходимо квалифицировать как временное заблуждение. Выход из общины экономически сильных хозяев увеличивал налоговый пресс на оставшихся ее членов, экономически менее сильных. Отсюда требование деревенской бедноты к кулакам вернуться в общину. Нежелание последних возвращаться в «общинный застой» и приводило «осиротевших» общинников к антикулацким выступлениям. И стремление Кара-Мурзы выдавать эти экстремистские акты за исторически обусловленные объективно несостоятельно. Исторически сформировавшуюся тенденцию невозможно опорочить анархическими поступками отдельных субъектов. История зло посмеялась над бедняцко-середняцкими вандалами и их апологетами. За годы Гражданской войны, 1917–1920, исторические декорации сменились, бедняки и середняки значительно увеличили свои земельные наделы и теперь сами занемогли «хуторской болезнью». Под воздействием этой общей «болезни» 30 октября 1922 года на VI сессии ВЦИК был принят земельный кодекс РСФСР, допускавший полную свободу выбора форм землепользования — общинной, участковой, товарищеской (Трапезников С. П. Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос. Т. I. М.: Мысль, 1967. С. 472, 476).

Еще раз подтвердились высказывания отечественного социолога второй половины ХIХ века Михайловского, в середине 90-х годов ХIХ века отметившего: «Обойдите всю Россию, опросите миллионы производителей — и вы убедитесь, что их хозяйственный идеал есть именно экономическая самостоятельность» (Хорос В. Г. Народническая идеология и марксизм. М.: Наука, 1972. С. 130). В канун буржуазной революции иного и быть не могло. Поэтому обострение розни между хуторянами и бедняцкой частью общины необходимо квалифицировать как временное противоречие, борьбу между прогрессом и реакцией.

Столыпинская реформа углубляла буржуазный прогресс в сфере аграрных отношений, отражала объективную тенденцию, и ни к какому Октябрю она не вела. Не ввергни слабоумный Николай II абсолютно неподготовленную страну в Первую мировую, естественное развитие аграрных отношений постепенно бы упорядочило все проблемы крестьянского мира, которому не пришлось бы пережить все кровавые катаклизмы спровоцированной большевиками Гражданской бойни. Иначе говоря, столыпинская реформа соответствовала магистральному пути буржуазного развития, и никакие местные эпизоды антибуржуазных выступлений этот путь не пресекли бы. Как не могло пресечь прогрессивного капиталистического развития на стадии промышленной революции, например, движение луддитов.

К разряду умозрительных спекулятивных прожектов необходимо отнести и рассуждения Кара-Мурзы о России как особой цивилизации (Кара-Мурза… С. 241). Он утверждает, что «один лишь географический фактор заставлял в России принять хозяйственный строй… отличный от западного… Никоим образом не мог в России господствовать тот же хозяйственный строй, что и на Западе» (указ. соч., с. 11–12).

Прежде чем утверждать такой абсурд, не мешало бы хотя бы познакомиться с «Развитием капитализма в России» так горячо обожаемого автором Ленина, которому почему-то «географический фактор» не препятствовал доказать в 90-х годах ХIХ века тезис о развитии в России «хозяйственного строя, господствовавшего на Западе». После отмены крепостного права в 1861 году капитализм довольно успешно развивался до вступления России в Первую мировую войну в 1914 году, и Россия твердо занимала после США, Германии, Англии и Франции пятое место в мире по экономическому развитию. Под эгидой земств бурно развивалось кооперативное движение. В 1913 году в России было свыше 30 000 кооперативов с числом членов в 10 миллионов человек (указ. соч., с. 13).