Условности - Теодор Драйзер

баржи, его внимание привлекли два огонька, которые, словно танцуя, спустились с холма, где стоял его дом, и направились к реке. Они взмыли прямо перед ним, чтобы пролететь над мостом, и исчезли на другой его стороне. Таинственные огоньки оказались так близко, что едва не коснулись его лица, хотя он не был уверен, что они ему не привиделись, ибо было в них что-то сверхъестественное и зловещее. Огоньки показались ему странными уже в тот момент, когда он заметил их в отдалении. Они легко и грациозно плыли в воздухе, а потом внезапно исчезли. Он заинтересовался ими в тот самый момент, когда увидел их внизу, возле малярной мастерской Тегетмиллера. Что они такое? И что могли означать? Они были такими голубовато-прозрачными, точно тусклые серые звездочки – такие же бледные и водянистые. Внезапно ему показалось, будто что-то или кто-то шепнул ему на ухо: «Смотри! Это души твоих детей. Они уходят и больше не вернутся! Видишь? Твои молитвы услышаны!»

В этот момент его охватил такой ужас и такое немое отчаяние, что он поспешил домой, уже готовый спросить Мари, не умерли ли мальчики или не случилось ли с ними что-нибудь. Обнаружив, что они не спят и привычно играют в своей комнате, он постарался отогнать от себя наваждение и больше о нем не вспоминать. Однако странные огоньки продолжали его преследовать, и он никак не мог перестать думать о них. Неужели его мальчики и в самом деле умрут? Один день и второй прошли без изменений, а на третий оба мальчика заболели, и он понял, что его страхи небеспочвенны.

Мари тотчас же впала в глубокую, почти необъяснимую депрессию, из которой ее невозможно было вывести, хоть она и пыталась скрыть от него свое состояние, ухаживая за детьми и тревожась за них. Им пришлось разместить детей в их крошечной спальне, а самим переместиться в «гостиную», где раньше спали дети, и устроиться на раскладушке. Вызвали доктора Ньютона – единственного врача в округе, молодого и пользовавшегося хорошей репутацией, и миссис Вертцель – немку, жившую по соседству. Старая и одинокая, она очень любила Мари и потому вызвалась помочь. Как они тогда справлялись, одному господу ведомо. Мари готовила еду – старалась как могла. Он же каждый день ходил на работу, словно в полусне, гадая, чем все это закончится.

А потом, однажды ночью, когда они с Мари лежали на раскладушке и делали вид, будто спят, он почувствовал, что она плачет. Заключив ее в объятия, он попытался взять назад все свои темные желания, но, очевидно, было уже слишком поздно. Что-то подсказывало ему, что уже ничего нельзя изменить. Словно где-то, в каком-то темном дворце – в высшем небесном суде, зале света и тьмы, – его мольбу приняли, зарегистрировали и дали ответ – вынесли решение, и отменить его было нельзя. Нет. В этой убогой комнатенке, где они лежали и она плакала, судьба подвела итог, направив к нему своего темного посланника, закованного в черную чешуйчатую броню, подобно древнему рыцарю, с огромным щитом, крыльями и сверкающим мечом, который не собирался уходить до тех пор, пока предначертание не свершится у него на глазах. Возможно, он был в то время немного не в себе – во всяком случае, так ему казалось.

А потом – через несколько недель после того, как он видел огоньки над рекой, и через несколько дней после того, как Мари горько плакала у него на плече, – умер Питер, бедный, очень слабый малыш, а тремя днями позже и Фрэнк. Какие это были страшные часы! Ибо к тому времени его охватили такие странные чувства, такая печаль и ощущение нереальности происходящего, что он не мог ни есть, ни спать, ни плакать, ни работать, ни думать. Он, как и Мари, словно оцепенел от горя и отчаяния. Сейчас, да и тогда тоже, он твердил себе, что не любил детей так сильно, как следовало любить отцу, иначе ни за что не допустил бы тех мыслей, что преследовали его в те дни. И все же тогда, как и теперь, он страдал из-за того, что не дал им той любви, какую должен был дать, и уже не мог этого сделать, разве что в своих воспоминаниях. Он отчетливо помнил, как выглядели мальчики в те последние печальные дни, помнил их измученные маленькие личики и слабые ручонки. Мари была раздавлена, но при этом стала ему дороже, чем когда-либо прежде. Теперь, когда детей не стало, ему начало казаться, будто они пали жертвой его темных мыслей, будто его исполненные злобы и недовольства желания их убили. И тогда его настроение на некоторое время переменилось. Ему так захотелось повернуть время вспять и все изменить, жить с Мари, как и прежде, завести других детей, чтобы они заменили тех, кого она потеряла. Но нет. Очевидно, этому не суждено было сбыться. Никогда. Ибо после смерти малышей те узы, что удерживали их с Мари подле друг друга, заметно ослабли, вместо того чтобы стать крепче, и едва не порвались совсем. Ведь то благоговение, что Мари прежде испытывала перед ним, почти полностью растворилось в той живости, жизнелюбии и интересе ко всему, что излучали эти два болтливых кудрявых малыша. Они были для него обузой, порой ужасно раздражали и высасывали остатки сил, но при этом стали своего рода связующим звеном, привносившим в его отношения с женой чуть больше нежности, вселявшим надежду, помогавшим сохранить хрупкий баланс в семье. Пока они были живы, ему казалось, что, какой бы тяжелой и мрачной ни была его доля, он должен вытерпеть все ради них, ради их растущих интересов, однако с их уходом стало ясно, что изменить прежнюю жизнь очень даже возможно, только вот о том, как это сделать, он пока не смел даже думать или мечтать. Он вполне мог на время уехать и наконец приступить к учебе. Ведь в том, чтобы оставаться здесь, больше не было никакой необходимости, тем более что все вокруг слишком напоминало о пережитых ими страданиях. Возможно, где-то в другом месте, оставшись наедине с собой, он смог бы собраться с мыслями и придумать новый жизненный план. И если он уедет, то их отношения с Мари постепенно наладятся. А она могла бы на время вернуться к родителям в Филадельфию и ждать его возвращения, работая, как и прежде, пока он не будет готов забрать ее к себе. Многочисленные долги подождут до тех пор, пока он не встанет на ноги. А пока