Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все напугались. И не слов эмира, а его лица, из мучнисто-белого ставшего малиновым.
Побежали, заметались «шагавулы»… Из распахнувшихся резных дверей шагнул церемониймейстер с золоченым длиннейшим посохом. Но сколько он ни обводил строгим взором пришедший в смятение зал, сумятица не прекращалась.
Растерянные лица. Трясущиеся бороды, дрожащие монгольские усы. Выпученные глаза. Ропот возмущения…
В курынышхане даже и не заметили исчезновения эмира.
Говорят, Сеид Алимхан собственноручно из составленной историком-летописцем Байсуни летописи правления последнего мангыта вырвал листы с довольно-таки красочным описанием дворцового приема и дерзостного поступка доктора.
С прискорбием Байсуни написал на полях летописи слова:
Сажаем тюльпаны,
а вырастет верблюжья колючка.
Нельзя быть великим
и опираться на плечо лжи.
Брал я за основу Писание,
А Писание ложь!
На самом деле, по всей вероятности, рукопись почтенный летописец предусмотрительно держал подальше от светлых очей своего повелителя. Иначе Байсуни рисковал бы навлечь на себя эмирский гнев. Ибо слово неодобрения шаху подобно расплавленному свинцу, вливаемому ослушнику в глотку.
Дерзостные слова доктора вызвали полное смятение а зале. Толпа вельмож редела на глазах. Эмирский гнев опустошил зал. Никто не хотел, чтобы про него сказали: «Он присутствовал. Он слышал!» — и тем самым, чтобы его сочли соучастником и совиновником унижения их высочества.
Доктору сделалось не по себе. Он обнял за плечи сыновей. Но к нему уже спешил визирь Сахиб Джелял со своей благосклонной улыбкой. Он ничего не сказал.
Вообще никто — и это очень характерно — не сделал доктору ни одного упрека. Визирь Сахиб Джелял молчал, но чуть улыбался, а доктор редко видел на суровом лице газия и знаменитого воина улыбку. Он не изменил своего, если так можно выразиться, доброжелательства, хотя, несомненно, и навлекал на себя тем самым гнев эмира.
На удивленное, осторожное замечание доктора визирь Сахиб Джелял позднее снисходительно, но весьма даже туманно заметил:
«Он так изолгался, что не верит сам себе, даже когда изрекает истины. Он надул бы самого пророка и пробрался бы воровски в рай, если бы не находил достаточно утех здесь, на земле, со своими невольницами. Ибо он ничего не ищет, кроме удовлетворения своих похотей и страстей. Увы! Торговцы совестью в своих делах и болтовне недалеко ушли от охотников в своей лжи и словоблудии, да что ждать от него, окружающего себя подлыми…»
Младший сын доктора записал многие интересные изречения и афоризмы во время поездки в Бухару. С особой тщательностью он вписывал в записную книжку в бархатном переплете то, что говорил визирь Сахиб Джелял. Отца он спросил:
— Почему, папа, ты не взял звезду? Она красивая!
Доктор воспитывал своих детей в строгих правилах чести. Он внушал — пусть несколько выспренно (таковы времена):
— Ваши предки выше всего ставили честь. Твой дед и твой прадед, простые украинские казаки, воевали, освобождали братьев славян. Они говорили: «Отдам до капли кровь, но честь казацкую не порушу». Вы, ребята, насмотрелись в Бухаре всякого. Вы увидели, что Бухара — это не сказка «Тысяча и одна ночь». Бухара — средневековье, виселицы, казни, резня, произвол, бесправие народа. А кишлаки, вы сами их видели в Гиссаре, заячьи норы… Правители в Бухаре — волки.
Иван Петрович помолчал и добавил:
— Хочу думать, что урок пойдет на пользу, что вы, мои сыновья, вырастете умными. Как говорил один поэт-узбек:
Чинар красив листвой,
Человек — умом.
Ореховое дерево богато плодами,
Человек — мыслями.
И запомните, вы живете в Азии. Вам здесь жить и жить. Исправлять зло. Работать. А прилежание — правая рука судьбы.
VI
Лицемерие закрывает вам рот ласковым укусом поцелуя.
Чархи
Может ли глава несправедливости быть справедливым к народу?
Нефи
Книга, переплетенная в телячью кожу с узорами горячего тиснения, сброшюрована из желтоватой плотной китайской бумаги, листы которой исписаны каллиграфической арабской вязью на узбекском языке, найдена была в хурджуне на берегу протоки Амударьи, именуемой у местных жителей Джейхуном, то есть Яростной. Хурджун, очевидно, обронил контрабандист, пытавшийся переправиться на другой берег реки и погибший, когда лодка ночью перевернулась на стремнине, при попытке уйти от пограничного моторного катера. Никого из находившихся в лодке типа «кимэ» не обнаружили. Рукописная книга в переплете телячьей кожи доставлена уже в наше время в Термез и принята на хранение в местный музей.
Эта книга написана сыном муфтия Али о Сеиде Алимхане «об обстоятельствах торжественного приема Ивана-доктора».
Вот отрывок из нее:
«Бисмилла! Провозглашаю единство божье и благословение на пророка и его семейство с молитвою об эмире Бухары, повелителе правоверных Сеид Алимхане и излагаю эту поучительную историю со ссылками на священное писание.
Позвольте мне, ученику мудрых, сопровождать мое послание восклицанием:
«Нет могущества и силы, кроме как у всевышнего божества!»
Так учили меня мои учителя в медресе, в Стамбуле, куда поместил нас для учебы и воспитания в юном возрасте достоуважаемый наш отец муфтий Тешикташский и Тилляуский. Да снизойдет на него здоровье и благополучие!
Волей эмира нас за способность к письменности назначили в нежном возрасте младшим писцом в канцелярию — да преклоним мы голову перед могуществом самого газия и хаджи господина визиря Сахиба Джеляла и… — о веление судьбы! — визирь распорядился в тот день сопровождать его в эмирский диван в Арк по случаю торжественного приема некоего известного в мирах Ивана-хакима-уруса, врачебное искусство которого прославлено и, да благословит его аллах! — способствовало исцелению глаз нашего отца еще в молодые его годы. А потому и отец наш приказал допустить нас перед светлые очи халифа и эмира мусульман. «Полюбуйся, как награждает великодушный правитель за заслуги даже тех, кто не сподобился истинной веры!»
Мы не заполняли бы записями листы бумаги и не тратили чернила, если б не необыкновенное и полное возмутимости обстоятельство. Видно, небо упало на землю, а земля вздыбилась до седьмого неба, ибо тот самый недостойный внимания повелителя Иван-хаким отверг милость и награду, наговорив дерзостных слов. И когда? Когда придворный имам провозгласил полным голосом славословие «вард» и эмир уже встал со своего золотого трона и повелел мехмондору передать драгоценную награду
