Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доктор не имел желания вступать в разговоры с господином муфтием, который отобрал и «воровски» увел тогда приемного сына Мирзу.
Кроме того, он помнил о «дипломатической рекомендации» присутствовавшего при встрече его еще на вокзале в Кагане политического агента Российского императорского правительства — «держаться со всеми в Бухаре любезно, быть предельно терпимым и, самое главное, никого не осуждать ни словом, ни делом, ни взглядом».
И доктор счел за лучшее не признать после стольких лет своего пациента, но тот, едва обнаружил среди гостей Ивана Петровича, чуть ли не бросился к нему с объятиями.
— Ассалом алейкум! О, предел ума и знаний!
— Ваше здоровье, господин муфтий? — поспешил предупредить поток комплиментов доктор. — Самочувствие?
— Позвольте вас познакомить со светочем законности и справедливости господином казикаланом.
«О, муфтий с самим казикаланом якшается. Видимо, наш муфтий — важная птица, если у него такие покровители». Он постарался отвлечь собеседников:
— А скажите, пожалуйста, где ваши сыновья, господин муфтий?
Иван Петрович прервал себя на полуслове. На память ему пришла бледная, постная физиономия Мирзы.
— О, наши сыновья здесь, они просвещались светом мусульманской науки в священном городе халифа — Стамбуле! Их знания полностью согласны со столпами религии, как то и подобает сыновьям мусульманина.
Его важно прервал казикалан:
— Каждому свое. Конечно, мы знаем, что и в русских школах сеются семена наук. Но…
Кивнув в сторону муфтия, доктор спросил:
— Как вы себя чувствуете, господин? Не появляются ли какие-нибудь неприятные ощущения у вас в глазах? Не трудно ли вам читать? У вас покрасневшие… Не выписать ли вам очки?
Слова доктора заинтересовали казикалана, и господину муфтию пришлось рассказать о своем знакомстве с доктором, о чудодейственной его операции.
— Да обережемся мы от досады и злости! — воскликнул казикалан. — Вы, муфтий, должны вечно благодарить этого достойного человека, которого их высочество недаром собирается озарять благодеяниями своей малости!
Столпившиеся вокруг чалмоносцы внимательно слушали, одобрительно кивали, восклицая:
— Офарин! Молодец!
Визирь Джелял взял доктора под руку и увел от муфтия. Показывая взглядом на придворных, негромко говорил доктору и его сыновьям.:
— Посмотрите, сколько придворных чинов! Один великолепнее другого. Вот тот почтеннейший в золототканом камзоле, что правее трава. У чего такой грозный вид — музадардор — подымающий сапожки, то есть «хранитель обуви» его высочества. О, это немаловажный чин! Нет хуже, если у государя жмет обувь. Берегитесь, смертные!
А об руку с ним величественный, с бородой до поясного платка, благородный… дасторбанд — завязывающий чалму. Не шутите! Старец ежедневно прикасается к вместилищу мудрости — черепу эмира! А его помощник, молодой муллабача, прикрепляет украшения к парадному тюрбану его величества. Тоже должность не последняя и очень выгодная для бездельников.
А рядом с ним тоже вельможа — тамакусоз — приготовляющий табак. Он собственноручно растирает жевательный табак — насвай — для эмира и его возлюбленных. О, весьма ответственная должность. Ее доверил эмир своему родному дяде. Другой и не так разотрет, да еще подсыплет чего-нибудь.
И столь же важные обязанности у того величавого старца. Вот на нем, наверное, дюжина халатов — все надел, сколько ему эмир подарил. Этот старец — подноситель огня. Захочет эмир закурить кальян или папироску, и подноситель тут как тут…
А кто такие, стоящие в ряду у стены и украшающие диван шелком, бархатом, блеском серебра и золота, увенчавшие свои головы священными чалмами индийской бесценной кисеи? Нет, они не визири и не советники. Они слуги, лакеи со-русски: подносящий розовую воду… сам муфаррих, он же рассказчик смешных историй, главный аскиябаз. О, эмир ценит его! Вчера полный рот червонцев насовал ему… для смеха. Ну а другие там старцы — подносящий полотенце — помощник афтобачи, подносящего рукомойник, доверенное лицо в гареме; у нас ведь главное — омовение, А так же подноситель шербета. В жаркий день как обойдешься без прохладительного напитка? А за ними и подносители посуды, и еще много разных других подносителей. А там состоящие при конюшне его высочества — и зинбардор — надевающий на коня седло, и джилаудор — держащий узду, и рансы — взнуздывающие лошадь, и… всякие стражники и оруженосцы — носитель копья, хранитель колчана и стрел, хоть уже давно никто из лука не послал ни одной стрелы, меченосец, пистолетоносец, и даже есть еще шукурчи — расставляющий зонтик над головой эмира в жару и дождь. Да, вот тот с мохнатыми бровями и усами тигра — важный чин, он чапукчи — держатель благородной плети. А вдруг эмиру захочется кого-либо приласкать по спине ударом плетки? Мало ли чего. Не пожелает звать палача, а сам себе доставит удовольствие. И никто не смеет обижаться… Милость!
Эмир не слишком торопился. Но медлительность ведь от аллаха, торопливость — от дьявола.
И Сахиб Джелял имел возможность продолжать знакомить гостей со всеми, кто окружал трон Бухары: удайчи наблюдает за порядком и исправностью служб двора, курчи-боши — начальник склада пороха, свинца и патронов, караул-беги — следит за охраной на дорогах, по которым следует куда-либо эмир со своей свитой, тупчи-боши отвечает за охрану, зинданбан — начальник дворцовой тюрьмы.
— Во дворце тюрьма?
— А как же! Мало ли кто провинится из придворных, ну и из тех, кто обитает в эндеруне. Гнев эмира страшен. Да вон видите? Там за портьерой… вы его видели, джаллод Болуш, — тут визирь Сахиб Джелял понизил голос. — Теперь он не лезет вперед. Эмир запретил. Неудобно все-таки в наш XX век… На диване присутствуют гости, иностранцы. Приказано Болушу-джаллоду стоять за занавесом. У него и отец палач. И дед палач. И нельзя, чтобы он не присутствовал. Так повелось, так и будет.
— Увы! — продолжал визирь Сахиб Джелял словно в раздумье. — Неподвижность жизни мусульман на протяжении веков подобна одеянию ребенка, которое напяливает на себя взрослый мужчина. А что удивляться и возмущаться, глядя вот на них, — он кивнул в сторону придворных, застывших в напряженном ожидании. — Были мы и в Петербурге в Зимнем дворце. Разве там не то же? Где собаке дадут мясо, там она и лает. Каждый смертный — раб своих желаний… Пыжится, надувается от спеси. А если ему и попадет по зубам или по спине, божья дубинка звука не имеет.
В заключение он еще добавил:
— О, аллах, ты виновник всех причин! Пришлось вам, господин доктор, присутствовать у подножья трона величия. Величия нашего несчастливого государства. Смотрите! Вы видели народ, вы видели райя — стадо. Вы видели рабов, теперь смотрите на господ, на столпы трона. На самого халифа. У нас тысяча пахарей — рабы одного бека; один пахарь имеет тысячу баев-хозяев. Безропотные, лишенные языка, рабы. А что эмир? Даже если все мусульмане отвернутся
