Второй сын - Эми Хармон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Я ничего не вижу, язык мой – предатель,
Плоть моя – недруг, сердце – мой враг,
Зачерню я глаза и сомкну свои губы,
Пойду вслед за рунами по избранным тропам.
Никто не пойдет за мной. Никто меня не поведет.
Никто не спасет и не выпустит на свободу.
То была молитва послушника, молитва всех хранителей, строки которой, как всегда казалось Хёду, были начертаны для него одного. Он выучил их в детстве, готовясь к этому дню.
Он явился к верховному хранителю и попросил принять его в братство. Он спел песню и произнес нужные слова, но его отвергли.
Арвин был потрясен не меньше самого Хёда. Учитель верил, что время пришло и Айво сделает исключение. Он стал упрашивать верховного хранителя от имени Хёда, но его просьбы остались без ответа.
– Не отвергай его, мастер Айво, – уговаривал Арвин. – Я больше ничему не могу его научить. Я уже давно ничему его не учу. Он знает куда больше, чем я. С тех пор как ты прислал его ко мне, прошло больше пятнадцати лет. Сколько ему еще ждать? Его место здесь, ибо он должен учиться всему у тебя. У истинного хранителя.
– Храм стал святилищем. Теперь он не тот, что прежде. У нас другие задачи, Арвин. И у меня нет для него места в храме. Не теперь.
– Но…. мастер, ведь он как раз этому обучался. Все эти годы я делал то, что ты мне велел. Ты сказал, что он особенный. Избранный.
– Я не вижу будущего, Арвин. Его будущее мне неведомо. За шестнадцать лет в Сейлоке не родилось ни единой девочки, кроме принцессы Альбы.
– Знаю, мастер.
– А знаешь почему, Арвин?
– Нет, верховный хранитель, – понуро прошептал он.
– И я не знаю. Я обращался к Одину. Я заглядывал в колодец. Я чертил руны на земле и вырезал их на собственной коже. Я укрыл дочерей в храме, где женщин еще никогда не бывало. Но в Сейлоке… так и нет дочерей. А у меня нет ответов.
Верховный хранитель был тверд и непреклонен. И Хёд с тоскливой покорностью принял его решение. Тоска еще долго не оставляла его, и он знал, что Гисла почувствует его уныние.
Он не сказал ей, зачем они пришли. Побоялся ее обнадежить, обнадежить себя самого. Вместо этого он рассказал, что участвует в турнире, но назавтра турнир заканчивался, а других причин задержаться на Храмовой горе у него не было.
Он должен был провести с ней больше времени. Должен был насладиться каждым мгновением, целовать ее всю ночь напролет. Но рядом с ней он не доверял сам себе. Он не доверял себе все то время, что провел на Храмовой горе. Арвин утопил свою тоску в бутылке и теперь лежал, грезя о несбыточном.
– Когда бедствие окончится, мы вернемся, – бормотал он, хлопая Хёда по плечу. – Завтра мы вернемся домой. В пещеру. Там лучше. Твое предназначение всем станет ясно. Просто время еще не пришло.
А Хёд все бродил по горе безо всякой цели, не разбирая дороги, и вслушивался, ища Гислу. Он старался приготовить себя к неминуемому и такому скорому расставанию.
Но потом он услышал, как она плачет. Плач казался песчинкой в море звуков, которое теперь являла собой Храмовая гора, но он точно знал, что плачет Гисла, и потому застыл, пытаясь ее отыскать.
Он не понимал, откуда слышался ее плач. Звук скакал и вился, словно она шла или падала, словно уходила все дальше. Внутри у него все похолодело от ужаса, от дурного предчувствия, а по спине побежали мурашки.
Она ушла с Храмовой горы.
15 обещаний
Гисла услышала Хёда, лишь когда он подошел к ней почти вплотную. Она чувствовала себя такой раздавленной, что, заметив его темный силуэт, не сказала ни слова. Она сидела на поляне, спиной к дереву, неловко раскинув ноги, понурив голову. Она ушла совсем недалеко – в небе, в обрамлении крон деревьев, окруживших поляну, сияли те же звезды, которые она считала ночью, на склоне горы. Силы оставили ее с час тому назад. Остановившись, она не смогла снова двинуться вперед. Она уже не всхлипывала, но душивший ее гнев никуда не делся и горел у нее внутри жарким, горьким пламенем.
Хёд опустился рядом с ней, взял ее на руки и, усевшись на ее место у дерева, бережно притянул ее к себе на колени. Он дал ей свою флягу и заставил пить, пока в животе у нее не заплескалась вода, а кожа не остыла. Потом он смыл с ее щек ручейки соли, пригладил спутавшиеся волосы и только после этого наконец спросил, куда она собралась.
– Я иду домой, – сказала она.
Он не стал напоминать ей о том, что Сонгров больше нет, а от Тонлиса осталась лишь горстка пепла.
– Где твой дом? – мягко спросил он.
– Мой дом там, где ты, – прошептала она. – А мастер Айво тебя отверг. Он не может решить, что ты такое, добро или зло.
Он тяжело вздохнул, и прядки волос, прилипшие к ее лбу, шевельнулись под его дыханием. Он не спросил, откуда она обо всем узнала, но и отпираться не стал.
– Тебе нужно вернуться в храм, – сказал он, но его голос дрогнул.
– Я хочу уйти с тобой.
– Женщин защищают их кланы… А у меня нет клана, способного тебя защитить.
– У тебя нет клана, а я – собственность храма. Собственность короля, – сказала она, и ее голос дрогнул так же, как голос Хёда.
– Все живут под гнетом обстоятельств, – прошептал он. – Все мы так живем.
– От мысли о том, что страдаю не я одна, мне не легче, – парировала она.
– Народ доведен до отчаяния, а ярлы сходят с ума. Нас мучает не голод, не засуха. Люди боятся, что это никогда не закончится, что Сейлок обречен.
Она не понимала, кого он пытался убедить – ее или себя самого.
– Мне нет дела до Сейлока.
– Если бедствие не закончится, Гисла, нам надеяться не на что, – сказал он резко.
Впервые за четыре года она слышала в его голосе такую горечь.
– Нам вообще не на что надеяться, – мрачно отвечала она.
Он прижался лбом к ее лбу, обхватил руками ее лицо, словно пытаясь силой собственной
