Второй сын - Эми Хармон

на равнине. Ветер искажал запахи, а дождь мог в одно мгновение до неузнаваемости изменить почву. Он был способен – более чем способен – преодолеть любые препятствия благодаря собственным инстинктам и опыту: он вслушивался, изучал, менял свой маршрут, но все равно всегда заранее исследовал окружавшую его территорию и никогда не забывал, что он не всесилен.

Но при этом он никогда не позволял себе усомниться в своих способностях. Сомнения вызывали нерешительность, нерешительность приводила к ошибкам, а он всегда, почти в любой ситуации, знал, что делать. Но вот что делать с Гислой, он не знал.

Он прошептал ее имя – лишь ради того, чтобы освободить от него свои мысли, – и его вновь наполнило счастье, которое он испытал чуть раньше в ту ночь. Он с трудом мог поверить, что это произошло. Что это случилось взаправду. Им выпало провести вместе так мало времени, но каждое мгновение превзошло все его ожидания.

Он не боялся, что им нечего будет сказать друг другу: за четыре года, что они общались, такого никогда не случалось. Его любовь к ней не походила на нежность, которую питают к новому другу, в ней не было острой новизны запретной страсти. Его чувство было глубоким и прочным. Уже четыре года он молил норн о ее благополучии, просил богов присмотреть за ней. Он спрашивал себя, действительно ли теперь, когда они стали старше, его любовь к ней будет проявляться иначе. Ведь теперь они настолько лучше знали друг друга.

Он точно знал, что его чувство окрепло. А она стала взрослой.

Той птички, которой она казалась четыре года назад, уже не было; тогда, обнаружив ее на пляже, он побоялся даже прикоснуться к ней. Она осталась такой же тоненькой, такой же изящной, но бедра у нее округлились, груди налились, а ноги стали длиннее. Мужчина способен заметить подобные вещи, когда женщина обвивается вокруг него всем телом.

Он выбранил себя и замер на месте, стараясь не думать о ней. Она слишком сильно его отвлекала, а он не мог позволить себе отвлекаться, пробираясь среди шатров. Он глубоко вдохнул, пытаясь очистить свой разум, но в голове, вопреки его воле, зазвучал ее голос:

Небо темно, но она легка,

И пусть ее глаза слепы,

Она полна радости, а крылья ее крепки.

Она танцует под далекую песню.

Целых четыре года его далекой песней была она, Гисла. И теперь, оказавшись рядом с ней, он не знал, сумеет ли снова с ней расстаться.

14 звезд

– Я ничего не ви жу… а ты видишь так много всего. Я слышу, как птенцы в гнезде зовут свою мать, что летает среди деревьев, но мне не дано слышать мысли других людей, – сказал Хёд, когда они сидели рядом следующей ночью, укрывшись в небольшом углублении на склоне холма. Хёд казался встревоженным и подавленным. Он без конца спрашивал у Гислы про короля.

– Обычно чужие мысли ничего не проясняют, но лишь сильнее сбивают с толку. Я вижу обрывки… части… не цельную картину. Я слышу сомнения мастера Айво. Слышу, что Дагмар жаждет оградить Байра от опасностей, что Тень предана Альбе. Слышу о горестях своих сестер и о страхе хранителей.

– И ощущаешь их беды как свои собственные.

– Да. Каждая крупица знания – все равно что невидимая заноза в пальце, камушек в башмаке. Я чувствую их, но избавиться от них не могу.

– Понимаю, – сказал Хёд и взял ее за руку. – Это нелегко.

– Никто не знает, как снять заклятие… и можно ли его снять. Все вокруг что‐то замышляют, хитрят, хранят бесчисленные тайны. Но не из ненависти, а из любви. – Она вздохнула. – Все, кроме Банрууда. В нем любви нет.

– Что ты видишь, когда держишь за руку короля? – спросил он шепотом, обводя пальцем руну у нее на ладони.

– Мысли у него спутанные, расплывчатые. Я словно слышу его сквозь толщу воды. Порой какаято мысль кристально ясна – его раздражение, желание, гнев. Но когда его терзают кошмары и головные боли, мысли сплетаются, смешиваются, и я стараюсь не обращать на них внимания. Чаще всего я его вообще не касаюсь. Обычно песен достаточно.

Король Банрууд касался ее, лишь когда боль становилась нестерпимой и он боялся, что Гисла уйдет слишком рано. Тогда он держал ее руку в своей, не отпускал ее от себя, пока его не одолевал сон.

– Я не хочу говорить про короля, – прошептала она. – Расскажи лучше, каких успехов ты добился в состязаниях.

– Я победил в сегодняшнем состязании, – признался он. – Среди зрителей был хранитель Дагмар. Потом он со мной говорил. Он был ко мне очень добр.

– Ты сегодня победил? – ахнула она. – Расскажи мне обо всем.

– Ярл Берна и юный воин из Долфиса, Дэниэл, обвинили меня в мошенничестве… но ни один из них не сумел объяснить, в чем оно состоит. Дэниэл не верил, что я действительно слеп. – Он рассмеялся. – Я напомнил ему, что другие воины зрячи, а значит, будь я способен видеть, меня все равно не сочли бы мошенником.

– Почему они тебе не поверили? Увидев твои глаза, любой сразу же все поймет.

– Быть может, потому что я все‐таки вижу… пусть и не так, как все. Слух для меня – то же, что для других зрение.

– Что это значит?

– Все просто. Каждое сердце звучит по‐своему. А я ясно слышу каждый удар каждого сердца.

– Но… неужели ты помнишь, как звучат сердца всех, кто тебя окружает?

– Думаю, это примерно то же, что знать человека в лицо. У каждого есть два глаза, два уха, рот и нос, и все же двух одинаковых людей нет. По крайней мере, так мне говорили. – Он улыбнулся. – Вот и с сердцами то же самое. Разве странно, что ты запоминаешь чье‐то лицо?

– Нет. Пожалуй, что нет, – удивленно отвечала она.

– Дред из Долфиса хотел понять, как мне удалось победить. Когда я объяснил, что слышу стук его сердца, он еще час после окончания состязаний требовал, чтобы я в него стрелял.

– И ты стрелял?

– Да. И всякий раз попадал в его щит. Он бесстрашен. Мне кажется, Байр во многом похож на него. Я надеялся, что мальчик из храма придет на турнир. Но понимаю, почему его не было.

Хёд начертил на земле рядом с собой руну слепого бога: два полукруга, спиной к спине, и стрела, что пронзает их насквозь. Он вновь пал духом, и она поспешила его отвлечь.