Маугли из Космоса - Марк Антоний

меня сейчас в блин раскатает, как это было, когда я не мог выполнить его команду на тренажере. Знаете, Михаил Васильевич никогда не нервничал по пустякам, чтобы его разозлить, надо было сделать что-то из рук вон. Психовал Учитель редко, а голос повышал еще реже. И никогда не ругался. И в ту минуту тоже спокойненько так сказал:

— Вставай и иди к реке.

Я поднялся, стал озираться в поисках ведра. Его нигде не было. Зато увидел злополучный рюкзак, за лямку которого зацепился. Это был учителев рюкзак — тяжеленный, пуда четыре, наверное, если не больше. Его Михаил Васильевич никогда не оставлял без присмотра. Вот и вчера, отправляясь с «босяками» на рекогносцировку, взял с собой. Хотя вполне мог оставить в лагере, но, наверное, побоялся, что кто-нибудь из нас сунет туда любопытный нос. Кстати, я до сих пор не видел, чтобы Учитель раскрывал рюкзак — доставал что-нибудь из него или, наоборот, что-нибудь туда прятал. Даже свои личные вещи Михаил Васильевич хранил в рюкзаке Грини Турова.

Выходит, сейчас Учитель разозлился, что я потревожил его багаж? По-хорошему надо было извиниться, но я не стал, наоборот, разозлился — нечего разбрасывать, где попало свои драгоценные пожитки! Эх, если бы я знал тогда, что это за пожитки… Ну а если бы и знал, что бы тогда сделал? Удрал бы? Один, в тайгу! Как же… Да и пацанов бросить бы не смог… В общем, сцепил зубы, и побрел, прихрамывая — сухожилия я слегка растянул, — к реке, искать ведро. Оно, кстати, валялось в каких-то двух шагах, просто туман был очень густой, хоть на ощупь пробирайся.

Ну, набрал я воды, вернулся, значит, к костру. И вовремя: лучинки мои почти прогорели. Подкинул еще. Потом добавил сухих полешек. Дело пошло веселее. Повесил над огнем ведро, предварительно перелив часть воды в чайник. Принялся ждать, когда закипит. Завтрак у нас был немудрящий. Сунул в кипяток пару пачек горохового концентрата, добавил тушенки для сытости — и знай себе помешивай. Я почему об этих пустяках так подробно рассказываю? Да потому что так начинался последний день нашей нормальной жизни.

Не знаю, что вы сделаете с нами дальше, к чему присудите, но хочу, чтобы вы поняли. Да, мы мечтали о звездах, готовы были жизни отдать за право к ним полететь, но… Не так же… Простите, отвлекся… Пока я возился с костром и водой, наши тоже из палатки повыползли. Сонные, угрюмые, зевают, как крокодилы. Похватали умывальные принадлежности — и к реке. Мне бы тоже не мешало умыться и зубы почистить, но я кашевар, мое дело сначала жрачкой народ обеспечить.

Вода в ведре закипела, я достал из рюкзака концентрат и только тут сообразил, что кроме экипажа и Учителя в лагере никого нет. Михаил Васильевич вернулся один, без «босяков». Не могу сказать, что меня огорчило это открытие. Наоборот, я только порадовался. Каши готовить меньше, да и нам больше достанется. «Босяки» были прожорливые, как троглодиты. Нам вечно не хватало жрачки, а пожаловаться Учителю мы боялись. Гриня, может, в походе и не тронул бы, зато потом обязательно бы припомнил… Короче говоря, куда делась боевая группа, меня тогда волновало не сильно.

Концентрат разбух, я снял ведро с огня, подвесил чайник. Вскрыл банку тушенки, выскреб ее в кашу, тщательно размешал, специально выструганной деревянной лопаткой. Попробовал — вкуснотища! А тут и остальная братва подоспела. Я велел Боранту следить за чайником, достал мыло, зубную щетку и походную баночку зубного порошка, похромал к воде. Солнце поднималось все выше, хотя самого его из-за сопок еще не было видно. Туман начал потихоньку рассеиваться. Я с удовольствием умылся, а вот зубы почистил без особой радости. Вода в реке холоднющая, сразу заломило нижнюю челюсть. Когда я возвращался к костру, Михаил Васильевич заметил, что я прихрамываю.

— Что с ногой? — спросил он.

— Растяжение, наверное, — говорю.

— Покажи!

Пришлось снимать кед, носок, подворачивать штанину треников. Учитель внимательно осмотрел пострадавшую лодыжку, хотя, на мой взгляд, нечего было там рассматривать. Потом он начал водить вокруг нее ладонями, не прикасаясь. Я сразу вспомнил, как Гриня-Босяк откровенничал со мною, что когда он во время их секретных тренировок в школьном спортзале один раз подвернул ногу, Учитель ее вылечил в пять минут, просто поводив руками в воздухе. Тогда я решил, что Туров брешет, но теперь увидел это собственными глазами. И почувствовал — тоже. Боль постепенно уходила, а вместо нее в ноге возникло приятное такое тепло.

Когда я встал и осторожно оперся на больную ногу, то понял, что она и впрямь здорова. Это было настоящее чудо. Правда, я быстро о нем забыл, потому что чудеса поперли так густо, что знай только рот разевай от удивления. Следующее случилось сразу после завтрака. Михаил Васильевич велел нам набивать животы горячей пищей впрок, потому что ни на дневке, ни на вечорке готовить будет некогда, придется питаться всухомятку. Меня это известие огорчило — с моим гастритом сухомятка яд, — а Боранта с Хлюпиком, наоборот, обрадовало. Пилот-навигатор второй позиции отвечал за обед, а бортинженер — за ужин. Готовить не любили оба.

Вежливый и любознательный Митя Судаков не преминул поинтересоваться:

— А почему, Михаил Васильевич?

— Потому, что сегодня вам будет не до готовки, — ответил тот.

— Полетим, значит! — попробовал сострить Борант, но Учитель облил его таким ледяным взглядом, что пилот-навигатор второй позиции аж затрясся, как от озноба.

— Межзвездная навигация — не тема для шуток, — назидательно произнес Михаил Васильевич и впервые на наших глазах расшнуровал свой неподъемный рюкзачище.

Мы были так поражены этим новым чудом, что даже забыли о сладком горячем чае. Учитель вытащил из рюкзака тяжелый продолговатый предмет, завернутый в промасленную бумагу. Выложил его на траву и снова принялся зашнуровывать горловину рюкзака. Я сидел к нему ближе всех и успел заметить в рюкзаке что-то типа винтовочного приклада. Помнится, меня даже передернуло от мысли, что Учитель захватил с собой оружие. Зачем?! Нет, в тайге ствол порой иметь не мешает, дичь там подстрелить или медведя шугануть. Хотя летом они смирные, на людей сами не кидаются. Да только кто носит берданку в рюкзаке? Да и не берданка это — уж больно короткая, скорее — обрез, но обрез же оружие бандитское, из него кулаки в комсомольцев стреляли…

Правда, я сразу забыл о бандитах, комсомольцах и обрезах. Потому что Михаил Васильевич достал из внутреннего кармана штормовки черную плоскую коробочку, чуть пошире и подлиннее школьного пенала. В верхней части коробочки была круглая решеточка,