Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец молча слушал и кивал. Достал из-за иконы бутылку и накапал в стаканы. Выпил и произнес первое:
– Прости…
Василий похлопал старика по плечу:
– Будет тебе.
Стал расспрашивать, кто вернулся, кто женился, кто навсегда остался под Новгородом, Сталинградом, Берлином. Кого догнала смерть в Варшаве, под Люблином, Ригой. Речь зашла о соседях. Родители рассказали подробности пожара, поделились новостями об отцовстве Оникия и посочувствовали незамужней Марии. Тот не мог понять, почему такая завидная невеста все еще одна.
– Так женихов не хватает.
Выбрав момент, когда мать вышла за огурцами, Василий налил еще по одной и пожал отцовскую ладонь.
– Не печалься, отец. Ты ни в чем не виноват. Я тебя как мужчина понимаю. Ее невозможно не хотеть.
Тот заплакал. Где-то поблизости подала сигнал кукушка. Воробьи захлебнулись собственной песней. Солнце сдвинулось на несколько градусов и прокололо времянку острым лучом.
Во всех дворах дремало позднее лето. В лугах поспела черника. Чуть заденешь – сама осыпается. Трава, сухая и жесткая, колола босые пятки и пальцы. Пахло медом, навозом, елейными лилиями. Мария сидела во дворе и резала на дольки опавшие яблоки. Василий вошел, скрипнув калиткой, и произнес положенное по обычаю:
– Бог в помощь!
У девушки неожиданно вырвалось кокетливое:
– Бог не смог, велел, чтобы ты помог.
Василий сел рядом, достал перочинный нож и начал ловко срезать кожуру и выковыривать семечки. Она еле слышно спросила:
– Был в плену?
– Да.
– И как?
– Выжил.
– А потом?
– Потом работал бухгалтером.
Помолчали. Парень ловко нарезал фрукты аккуратными дольками.
– А ты как?
– Тоже выучилась на бухгалтера.
– Получается?
– Нет.
– Хочешь, возьму на поруки?
– Не стоит. Говорят, я безнадежная.
– А тебе и не нужно. В семье хватит одного счетовода.
Мария отложила нож.
– Ты о чем?
– Иди за меня замуж. Я не обижу. Будешь заниматься домом, детьми. Слова плохого от меня не услышишь.
Девушка мелко заморгала, оглянулась в поиске хоть какой-то поддержки, на ощупь взяла еще один плод и тут же порезалась. Кровь капнула на передник и парадное галифе жениха. Она понимала, что засиделась и всем мешает. В доме тесно, а ей уже двадцать четвертый год, поэтому обреченно указала на дверь:
– Иди спроси у брата.
Жених поднялся, достал из кармана чистый платок и бережно завернул ее палец в кокон.
В течение десяти минут все решения были приняты. Семен в приподнятом настроении провел будущего зятя до калитки, Устинья поставила тесто на пироги, а Сонька запрыгала от радости: ее сестра теперь невеста. Мария до вечера молчала, а потом не сдержалась. Вышла на середину хаты и в сердцах крикнула:
– Я его не люблю!
Семен со злостью швырнул ложку с кашей.
– Не мели чепухи! Ты хочешь калеку? Трижды контуженного? Пьяницу? А этот свой и целый. И вообще, хватит заниматься глупостями – «люблю – не люблю». Ерунда все это. Главное, чтобы человек был хороший.
Мама попыталась сгладить ситуацию:
– Он тебе не противен?
– Нет.
– Тогда иди. Притретесь. Не ты первая, не ты последняя.
Через неделю сыграли скромную свадьбу и начали готовиться к переезду. Василию предложили должность главного бухгалтера при сахарном заводе в сорока километрах от села. В восьми часах пешего ходу. От новой работы дали машину, на которую грузить оказалось нечего. Разве что приданое невесты в виде сундука, одного чугунка, ухвата, десятка яиц, булки хлеба и жениховского узла с армейской формой, сапогами и зимним тулупом, привезенным из Германии.
Муж браво полез в кабину, Мария гордо отказалась. Еще чего! Пусть не воображает. Взобралась в кузов, стараясь не уронить носовой платок с кусочком родительской печи. Девушка верила: если приложить к новой печи, сложится хорошая семья, а она станет полноценной хозяйкой. За ней в кузов полезла еще одна женщина, придерживая не восстановившийся после родов живот. Села на лавку и устало развязала плюшевую ротонду, украшенную стеклярусом. Мария взглянула на отцовский дом и ощутила первые пируэты мигрени. Осознала свой отъезд и сжалась от накатывающего одиночества. Женщина, сидящая напротив, возразила:
– Ты не одна. Мы едем вместе.
Соседки вышли полюбопытствовать. Шептались, не особо заботясь, что девушка может услышать:
– Она хоть знает, куда уезжает? Из такого рая. Здесь уже отстроились, обжились, высадили фрукты. Стал родить виноград, заплодоносили яблоня и вишня.
Мария еще ничего не знала…
На новом месте ее встретил пустой дом, песчаный огород, несколько сутулых ив. Ни грядки клубники, родящей ягоду с кулак, ни ряда кустов агруса[42], ни одной мало-мальской, пусть даже карликовой яблони. Совсем рядом болото. Огород, до лета простаивающий в воде. Лягушки, раздувающие не то ноздри, не то щеки, не то горловые мешки. Ужи, напоминающие альпинистские веревки. Длинноносые комары. Нашествие мух и слепней, безжалостно кусающих коров, собак и людей, лакомясь кровью. Отогнать последних не представляло никакой возможности, и насекомые продолжали делать свои болезненные проколы, выпивая до двухсот миллилитров плазмы за один присест.
С высоты птичьего полета село имело форму зингеровской швейной машинки и укрывалось между лесом и полем, засаженным озимой пшеницей и сахарной свеклой. В лесах водились дикие кабаны, лисицы, зайцы, змеи, росли опята, напоминающие оловянных солдатиков. Недалеко от деревни протекала главная водная артерия – Днепр со своими жителями, законами, заводями и ледяным дном. Если температура воды двадцать дней удерживала отметку ноль, то на двадцать первый день река замерзала. Помимо Днепра, еще вилась тощая речка Карань, стояло по стойке «смирно» болото и Зайцев пруд.
Все дворы оказались разбросанными: один – на горе, второй – на холме, третий – в низине. Их соединяла широкая песчаная дорога с раскаленным июльским песком. Осенью песок грузнел, налипал на подошвы и колеса телег, перевозящих мешки с кукурузой. Ее били в грушевых ступах на пшено, и на одно ведро уходило несколько часов.
Люди здесь жили такие же, как везде. Мужчины пахли сеном, зноем, колкой рожью и пчелиным воском. Женщины – хлебом, летними цветами, луковыми грядками, молоком, потом, детьми. Они пекли к Пасхе куличи, рожали наследников, пряли полотна и доили послушных и не шибко коров. Пытались защитить побеги от возвратных заморозков. Осенью прикидывали, хватит ли дров. Любили. Ошибались. Рыбачили. В Днепре водилось около сорока видов рыбы. Плавни, поросшие рогозом и осокой, неспешно уходили под воду. На них крякали, чистили перья, беседовали о нересте, откладывали слегка желтоватые яйца нырковые утки. Озерные чайки охотились на лету, окуная в воду только темно-бордовый клюв.
Из-за бурно цветущих водорослей летом вода зеленела, осенью превращалась в скучно-серую, зимой затвердевала. Считалось, что в Днепре хорошо сводить счеты с жизнью. Даже если человек отменял решение, вода упрямо доводила свое мокрое дело до конца.
Первую ночь по приезде Мария спала в одежде, а муж настойчиво подбирался ближе и пускал в ход все свои умения. Она сопротивлялась, считала Василия извращенцем и во всем винила войну, развратившую многих. Со
