Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

Отказывать не полагалось, ведь каждая родившая «правильного» ребенка делала «подарок фюреру».

Отец молча слушал и кивал. Достал из-за иконы бутылку и накапал в стаканы. Выпил и произнес первое:

– Прости…

Василий похлопал старика по плечу:

– Будет тебе.

Стал расспрашивать, кто вернулся, кто женился, кто навсегда остался под Новгородом, Сталинградом, Берлином. Кого догнала смерть в Варшаве, под Люблином, Ригой. Речь зашла о соседях. Родители рассказали подробности пожара, поделились новостями об отцовстве Оникия и посочувствовали незамужней Марии. Тот не мог понять, почему такая завидная невеста все еще одна.

– Так женихов не хватает.

Выбрав момент, когда мать вышла за огурцами, Василий налил еще по одной и пожал отцовскую ладонь.

– Не печалься, отец. Ты ни в чем не виноват. Я тебя как мужчина понимаю. Ее невозможно не хотеть.

Тот заплакал. Где-то поблизости подала сигнал кукушка. Воробьи захлебнулись собственной песней. Солнце сдвинулось на несколько градусов и прокололо времянку острым лучом.

Во всех дворах дремало позднее лето. В лугах поспела черника. Чуть заденешь – сама осыпается. Трава, сухая и жесткая, колола босые пятки и пальцы. Пахло медом, навозом, елейными лилиями. Мария сидела во дворе и резала на дольки опавшие яблоки. Василий вошел, скрипнув калиткой, и произнес положенное по обычаю:

– Бог в помощь!

У девушки неожиданно вырвалось кокетливое:

– Бог не смог, велел, чтобы ты помог.

Василий сел рядом, достал перочинный нож и начал ловко срезать кожуру и выковыривать семечки. Она еле слышно спросила:

– Был в плену?

– Да.

– И как?

– Выжил.

– А потом?

– Потом работал бухгалтером.

Помолчали. Парень ловко нарезал фрукты аккуратными дольками.

– А ты как?

– Тоже выучилась на бухгалтера.

– Получается?

– Нет.

– Хочешь, возьму на поруки?

– Не стоит. Говорят, я безнадежная.

– А тебе и не нужно. В семье хватит одного счетовода.

Мария отложила нож.

– Ты о чем?

– Иди за меня замуж. Я не обижу. Будешь заниматься домом, детьми. Слова плохого от меня не услышишь.

Девушка мелко заморгала, оглянулась в поиске хоть какой-то поддержки, на ощупь взяла еще один плод и тут же порезалась. Кровь капнула на передник и парадное галифе жениха. Она понимала, что засиделась и всем мешает. В доме тесно, а ей уже двадцать четвертый год, поэтому обреченно указала на дверь:

– Иди спроси у брата.

Жених поднялся, достал из кармана чистый платок и бережно завернул ее палец в кокон.

В течение десяти минут все решения были приняты. Семен в приподнятом настроении провел будущего зятя до калитки, Устинья поставила тесто на пироги, а Сонька запрыгала от радости: ее сестра теперь невеста. Мария до вечера молчала, а потом не сдержалась. Вышла на середину хаты и в сердцах крикнула:

– Я его не люблю!

Семен со злостью швырнул ложку с кашей.

– Не мели чепухи! Ты хочешь калеку? Трижды контуженного? Пьяницу? А этот свой и целый. И вообще, хватит заниматься глупостями – «люблю – не люблю». Ерунда все это. Главное, чтобы человек был хороший.

Мама попыталась сгладить ситуацию:

– Он тебе не противен?

– Нет.

– Тогда иди. Притретесь. Не ты первая, не ты последняя.

Через неделю сыграли скромную свадьбу и начали готовиться к переезду. Василию предложили должность главного бухгалтера при сахарном заводе в сорока километрах от села. В восьми часах пешего ходу. От новой работы дали машину, на которую грузить оказалось нечего. Разве что приданое невесты в виде сундука, одного чугунка, ухвата, десятка яиц, булки хлеба и жениховского узла с армейской формой, сапогами и зимним тулупом, привезенным из Германии.

Муж браво полез в кабину, Мария гордо отказалась. Еще чего! Пусть не воображает. Взобралась в кузов, стараясь не уронить носовой платок с кусочком родительской печи. Девушка верила: если приложить к новой печи, сложится хорошая семья, а она станет полноценной хозяйкой. За ней в кузов полезла еще одна женщина, придерживая не восстановившийся после родов живот. Села на лавку и устало развязала плюшевую ротонду, украшенную стеклярусом. Мария взглянула на отцовский дом и ощутила первые пируэты мигрени. Осознала свой отъезд и сжалась от накатывающего одиночества. Женщина, сидящая напротив, возразила:

– Ты не одна. Мы едем вместе.

Соседки вышли полюбопытствовать. Шептались, не особо заботясь, что девушка может услышать:

– Она хоть знает, куда уезжает? Из такого рая. Здесь уже отстроились, обжились, высадили фрукты. Стал родить виноград, заплодоносили яблоня и вишня.

Мария еще ничего не знала…

На новом месте ее встретил пустой дом, песчаный огород, несколько сутулых ив. Ни грядки клубники, родящей ягоду с кулак, ни ряда кустов агруса[42], ни одной мало-мальской, пусть даже карликовой яблони. Совсем рядом болото. Огород, до лета простаивающий в воде. Лягушки, раздувающие не то ноздри, не то щеки, не то горловые мешки. Ужи, напоминающие альпинистские веревки. Длинноносые комары. Нашествие мух и слепней, безжалостно кусающих коров, собак и людей, лакомясь кровью. Отогнать последних не представляло никакой возможности, и насекомые продолжали делать свои болезненные проколы, выпивая до двухсот миллилитров плазмы за один присест.

С высоты птичьего полета село имело форму зингеровской швейной машинки и укрывалось между лесом и полем, засаженным озимой пшеницей и сахарной свеклой. В лесах водились дикие кабаны, лисицы, зайцы, змеи, росли опята, напоминающие оловянных солдатиков. Недалеко от деревни протекала главная водная артерия – Днепр со своими жителями, законами, заводями и ледяным дном. Если температура воды двадцать дней удерживала отметку ноль, то на двадцать первый день река замерзала. Помимо Днепра, еще вилась тощая речка Карань, стояло по стойке «смирно» болото и Зайцев пруд.

Все дворы оказались разбросанными: один – на горе, второй – на холме, третий – в низине. Их соединяла широкая песчаная дорога с раскаленным июльским песком. Осенью песок грузнел, налипал на подошвы и колеса телег, перевозящих мешки с кукурузой. Ее били в грушевых ступах на пшено, и на одно ведро уходило несколько часов.

Люди здесь жили такие же, как везде. Мужчины пахли сеном, зноем, колкой рожью и пчелиным воском. Женщины – хлебом, летними цветами, луковыми грядками, молоком, потом, детьми. Они пекли к Пасхе куличи, рожали наследников, пряли полотна и доили послушных и не шибко коров. Пытались защитить побеги от возвратных заморозков. Осенью прикидывали, хватит ли дров. Любили. Ошибались. Рыбачили. В Днепре водилось около сорока видов рыбы. Плавни, поросшие рогозом и осокой, неспешно уходили под воду. На них крякали, чистили перья, беседовали о нересте, откладывали слегка желтоватые яйца нырковые утки. Озерные чайки охотились на лету, окуная в воду только темно-бордовый клюв.

Из-за бурно цветущих водорослей летом вода зеленела, осенью превращалась в скучно-серую, зимой затвердевала. Считалось, что в Днепре хорошо сводить счеты с жизнью. Даже если человек отменял решение, вода упрямо доводила свое мокрое дело до конца.

Первую ночь по приезде Мария спала в одежде, а муж настойчиво подбирался ближе и пускал в ход все свои умения. Она сопротивлялась, считала Василия извращенцем и во всем винила войну, развратившую многих. Со